Камикадзе. Идущие на смерть - [10]

Гета — патриотическая обувь. Стук деревянных подошв на улицах — примета новой жизни, жизни во имя победы.

Дух Ямато. Япония всегда одерживала верх: Россия, Германия, теперь Китай. Мы идем от победы к победе.

В 1912 году победитель русской армии на полях Маньчжурии генерал Ноги пожелал последовать в могилу за умершим императором: он кончил жизнь самоубийством, вместе с ним то же сделала его жена. Ноги возведен в ранг божества. В память о нем построен храм. Это воодушевляет каждого.

Адмирал Того, который разгромил эскадры Рожественского и Небогатова, при жизни получил неземные почести: на торжественных обедах у императора ему было разрешено сидеть всего на одну ступеньку ниже микадо.

Пишу тебе, Эльза дорогая, содрогаясь, не в силах прийти в себя после увиденного. Вообрази, вчера у нас в Нанкине японцы казнили пленных. Жителей пригнали на площадь силой. Осужденного ставили на колени, кисти рук связаны за спиной. Руки резко поднимали, отчего человек наклонялся и шея его обнажалась. Головы рубили саблями. Над площадью стоял женский вой. После каждого удара голову подбирали и лужу крови засыпали песком.

Ты меня знаешь, дорогая, в нашем посольстве один только я не сумел отказаться. И мне пришлось видеть это все до конца…

Особа императора священна и неприкосновенна, род его поставлен править на вечные времена. Умысел на жизнь императора карается смертью, а приближение к нему без разрешения — тюрьмой.

Всякий портрет императора священен. В случае пожара он должен быть первым вынесен из дома. Никто не может стоять или сидеть выше императора. Когда император едет по городу, все должны находиться на улице.

Двойное самоубийство — наша традиция, и не следует осуждать его. Если на пути влюбленных встают неодолимые препятствия, такие, как несогласие родителей или отсутствие жилья и денег, они договариваются одновременно покончить счеты с жизнью. Они бросаются в море или прыгают, взявшись за руки, в горах — со скалы или ложатся под колеса поезда, или принимают яд, или убивают друг друга из пистолета. На острове Хоккайдо есть кипящие серные озера, смерть в них предпочтительна.

Необходимо воспитывать Дух Великой Восточной Азии. Великая Восточная Азия — это сфера Совместного Процветания.

Запрещаются выступления, воспитывающие ненависть к войне, запрещаются пропаганда пацифизма, мирных настроений и распространение уныния. Каждый должен посмотреть кинофильмы: «Победная песня Востока», «Командующий, штаб и солдаты».

Во Владивосток, в Гомера они приехали в мае, и сразу же получили на Корабле комнату.

Казенную мебель — ободранный стол, кровать, два шатких стула — принесли матросы со склада, шкаф уступила соседка.

Таня протерла влажной тряпкой пол, расставила стулья, сходили с мужем в столовую, а когда вернулись, за окном уже темнело, сине-зеленые ели налились чернью, растаяли, стали неотличимы от глухого, без звезд, неба.

Бухта, полуостров, дома продувались насквозь. Набегали тучи.

Муж лежал на кровати, одежду повесил на стул и смотрел, как она оттирает мыльной тряпкой жирные брызги на стене.

— Супом они, что ли, плескали?

— Иди ложись.

Он подвинулся, заскрипели пружины, хрустнула, ломаясь в матрасе, солома.

— Сейчас.

— Что ты там увидела?

— Паучок

— Убей его.

— Он маленький.

— Мне встать?

Они ехали от Москвы до Приморья поездом десять суток

— Ну, иди ко мне. Что — не ясно?

— Сейчас.

Она протянула палец и легонько коснулась паутинки, на которой качался маленький светлый комочек…

— Ну, иди же.

— А вот еще один. Пусть у каждого из нас будет свой паук Они будут качаться на своих нитках и ждать, когда мы придем с работы. Я тоже пойду работать.

— Может, ты все-таки ляжешь? Ты можешь понять меня?

Она вздохнула, вышла из угла, стащила через голову тонкий свитер, стоптала, низко наклонясь, юбку, достала из чемодана рубашку, надела ее — затрещали искры, взяла в рот мятную конфету, протерла одеколоном пальцы.

— Расскажи мне о себе, — попросила она, — ты никогда не рассказывал об отце, о матери. Они любили друг друга?

— Да, да, да… Да перестань ты тянуть, ложись. Ты что, не хочешь?

Неделя не прошла, как Нефедову довелось узнать, что такое ВУ. Ему сказали: «Оденься. Ты что, чумичка, у нас так в море не ходят». Пришлось раздеваться до белья, надевать сперва еще одно, шерстяное, поверх него резиновый, похожий на водолазный, костюм, на голову — летный шлем. Когда оделся, его поставили позади маленькой, узкой, каплеобразной рубки, сказали: «Держись, а то смоет!» Он вцепился в поручни.

Оба катера были низкие, горбатые, похожие на перевернутую алюминиевую лодку. Перед Нефедовым из рубки торчали две головы — командир катера и Кулагин. Словно взорвавшись, завелись моторы, под ногами задрожала скользкая от воды и масла палуба. Отдали пеньковые концы, катер отпрыгнул от причала, отскочил, как выскакивает из станка ракета, и тотчас помчался, раздвигая корпусом воду (если смотреть сверху — утюг, скользящий по белой льняной, гладкой, как простыня, воде, а позади перемешанная винтами пенная дорожка — проутюженный след).

На середине бухты катер круто повернул — Нефедов охнул, чуть не отпустил поручни, — закивал носом идущей с моря волне, потом как-то дико взревел, затрясся, приподнял нос и помчался, низко опустив корму, она оказалась ниже пенного, бьющего из-под винтов буруна. Катера домчались до входного мыса, прошли его, ударились о первую идущую с моря волну, — веер брызг обрушился как водопад. Нефедов снова охнул, изо всех сил вцепился в ограждение рубки — поручни тоненькие, жиденькие, вот-вот оторвутся, — втянул голову в плечи, попробовал смотреть вперед — еще сноп соленой воды, — катер с размаху взлетел, рухнул, да так, что у Нефедова разъехались ноги. Оставшееся время, пока катера чертили по морю петли — один, управляемый по радио — впереди, второй, кулагинский, сзади — показалось бесконечным, простоял, скорчившись, спрятав лицо, вцепившись белыми разбухшими от воды пальцами в поручень, думая: «Господи, ну что же это за такие проклятые посудины?…» И только потом понял: именно за неимоверную трудность и необычность любит их молчаливый Кулагин.