Камикадзе. Эскадрильи летчиков-смертников - [9]

– Ты веришь в то, что говорят про американских моряков? Будто их заставляют убивать и съедать своих бабушек? Так почти все в школе говорят.

– Нет, – твердо ответила Томика. – Это глупости! Никто никогда не станет делать таких вещей.

Несомненно, подобная пропаганда велась и среди американцев. Для них мы были желтокожими узкоглазыми обезьянами, живущими в бумажных домах. В нас не было и искры оригинальности. Мы могли только подражать. Наши солдаты, да и все японцы считались подлыми, вероломными и фанатичными. «Грязный джап» – такой эпитет я слышал много раз. С тех пор я часто поражался, как много подобных форм невежества (с обеих сторон) способствуют войнам.

Но в январе 1944 года я не очень задумывался о таких проблемах. Меня воспитали с верой в то, что праведная императорская власть выше всего и что она обязательно должна завоевать весь мир. И тогда все народы объединятся в одну иерархическую систему во главе с Японией. Очевидно, этого нельзя было достичь без военных действий. Значит, в условиях быстрого роста населения и маленьких площадей мы должны были завоевывать новые территории.

И все-таки я не мог заставить себя по-настоящему ненавидеть врага. Когда мы с Томикой размышляли об этом, я понимал, что просто хочу жить. Тем не менее во мне росли волнение и тревога. Скоро я буду летать на настоящем самолете. Одно это делало меня героем в глазах всех моих друзей из Ономити.

В последние дни пребывания дома чувство реальности становилось все сильнее. Я попрощался с учителями и одноклассниками. К тому же я с радостью узнал, что два других ученика тоже выбраны для призыва в воздушные войска и что Тацуно был одним из них. Ему предстояло приехать позже, и нас обоих распирало от счастья при мысли о таких перспективах. Мы теперь часто ходили вместе. Наша связь с авиацией сблизила нас еще больше. Мы стали почти братьями. Когда Тацуно сообщил мне о том, что он тоже призван, я хлопнул его по спине и крикнул:

– Вот видишь! А что я тебе говорил!

Мой друг лишь слабо улыбнулся, и это была улыбка старика в обличье мальчика, и я понял, что он испугался.

В свой последний день дома я позвал Тацуно с собой, и мы зашли к другим ребятам, а оставшиеся часы я провел с семьей. Папа был очень горд, он говорил со мной гораздо более доверительно, чем всегда, а мама и Томика готовили для меня особые суси, сасими[4] и другие деликатесы.

Незадолго до полуночи я пожелал всем спокойной ночи и заполз на свой тонкий матрац. Но сон долго не шел. Мои мысли крутились, как стеклышки в калейдоскопе, – прошлое, будущее, фантазии. Вдруг меня охватил страх. Я был на год, даже на два моложе тех, кого призывали в армию. Смогу ли я держаться наравне с ними? Смогу ли выдержать суровые условия жизни и наказания, о которых так много слышал?

В полусне я некоторое время ворочался и извивался, затем вдруг вернулся в реальность. Какие-то самолеты пролетали в небе и таяли в ночи. Рядом со мной сидела и гладила мои волосы мама. Я протянул руку и нащупал ее теплые пальцы. В темноте раздался приглушенный звук, и я понял, что Томика тоже была рядом. Кружение мыслей в голове остановилось, и наконец-то пришел сон.

Часть вторая

Глава 4 Укрепление духа

Военно-воздушная база Хиро находилась всего в двух часах езды на поезде от моего дома, но это был совершенно другой мир.

Меня предупредили о том, чего там можно ожидать, да и сам я постарался подготовиться. Но никто не мог предположить, в каких условиях мы окажемся на базе.

Шестьдесят новичков расселили в четыре из сорока восьми казарм. Размером база Хиро была три мили по периметру. Ее территорию пересекала узкая взлетно-посадочная полоса. Здесь же располагались тренировочные площадки, медицинский пункт, склады и множество других служебных строений.

По одну сторону взлетно-посадочной полосы стояли сборочные цеха и испытательная площадка для истребителей. В это время Япония сильно нуждалась в деньгах и материалах, особенно в алюминии. На конвейерах работали в основном мальчишки, и около пяти из каждых тридцати собранных самолетов падали, а иногда и разваливались прямо в воздухе.

Перед тем как расселить нас по казармам, сержант прочитал вводную лекцию. Нам подробно рассказали, как заправлять кровати, как носить форму и наводить глянец на сапоги или ботинки. От нас жестко требовались идеальный порядок и абсолютная чистоплотность. Затем нам сообщили, что сигнал к отбою будет звучать строго в двадцать один час.

Эти правила мало чем отличались от порядков в армиях других стран. Военные всех национальностей жили по одним и тем же правилам. Разница заключалась в том, как эти правила претворялись в жизнь. Например, плохо выбритый или не начистивший перед осмотром свою обувь американец мог лишиться на пару дней увольнения или получить дополнительный наряд.

Для нас же, как и для всех японских курсантов, малейшее нарушение, незначительная ошибка автоматически означала мучительную расплату. То, что я могу назвать не иначе, как террором безжалостной дисциплины и жестоких наказаний, началось сразу же после нашего прибытия на базу и продолжалось впоследствии в течение всей нашей подготовки, – террором столь ужасным, что некоторые его не выдержали.