Камероны - [35]

– Это Верхний поселок, – сообщил ему мистер Драм. Повыше пролегала Тошманговская терраса, а пониже шла Монкриффская аллея.

– Честолюбцев ряд, – сказала Мэгги. – Сюда стремятся все, кто хочет чего-то добиться в жизни. Мы тоже будем тут жить.

– Мы? – повторил Гиллон. – Я не такой уж честолюбивый.

– Вот увидишь, – сказала она.

Они сели на скамеечку, стоявшую у края обрыва, и мистер Драм показал Гиллону Восточное Манго и Западное Манго, как вдруг, словно из-под земли, перед ними выросло несколько стариков с костлявыми лицами и жесткими глазами.

– А ну, убирайтесь со скамейки! – сказал один из них.

– Это только для верхняков.

Но Том Драм пояснил, что перед ними человек, который раскроил физиономию Энди Беггу, и они сразу переменили тон: все дело-то ведь было лишь в том, что они очень оберегали свои привилегии, завоеванные тяжким трудом под землей. Здесь, в Верхнем поселке, дома были больше, воздух чище и вода свежее.

– Там, под горой, живут низовики. Никудышный народ, – сказал другой старик, не обращая внимания на то, что тут были Драмы. – Сырой ряд – у самой реки, Гнилой ряд – вниз по откосу, ну, и еще Шахтерский ряд – этот немного получше.

– Пьяницы, бунтовщики, задиры – ни с кем ладить не могут.

Тут Гиллон узнал, что верхняки и низовики даже сидят раздельно в питманговской Вольной церкви.

– Мы с ними не кланяемся, а они с нами не разговаривают, – сказал другой старик-углекоп. – Духу у них не хватает.

Ниже Верхнего поселка и выше Нижнего, как раз между ними, пролегала огромная ярко-зеленая пустошь, которая официально именовалась Парком, пожалованным леди Джейн Тошманго углекопам для отдыха, а неофициально – уже свыше столетия – была известна как Спортивное поле. На одном краю этой пустоши в фургонах со сводчатым верхом жила колония цыган – питманговских цыган, и Гиллон увидел ткачей, сидевших у своих станков за работой.

– Здесь у нас устраивают ярмарки, здесь же рынок, здесь бывает и цирк, и скачки, – сказал Том Драм, – и, как видишь, есть место и для футбола, и для регби, и для крикета.

– И для метания колец. Ничего нет лучше, как после работы в шахте пометать кольца.

Все согласились с тем, что метание колец – самая расчудесная игра.

Гиллону стало ясно, что Спортивное поле как раз и есть та отдушина, которая делает более или менее сносной жизнь в Питманго: здесь простор для детей, здесь молодые люди могут растратить избыток энергии, если таковая у них еще осталась после работы в шахте. Но смотрел он сейчас не на Спортивное поле, а ниже, туда, где за Нижним поселком река Питманго прокладывала себе путь по долине и где под здоровенными вращающимися колесами зияли первые шахтные колодцы. За ними высился террикон шлака – дымящийся отвал, черные склоны которого курились, и дым заволакивал все вокруг своим удушливым дыханием.

– Что это за колеса вертятся там, над этими черными сараями? – спросил Гиллон.

Собеседники его ушам своим не поверили: неужто он не знает?

– Так ведь это ж колеса подъемника, – сказал мистер Драм. – Они поднимают наверх бадьи с углем и опускают людей под землю.

Опускают под землю… В звучании этих слов было что-то зловещее, и у Гиллона слегка защемило сердце.

– Что-то неохота мне спускаться под землю, – сказал Гиллон. – Я моряк, а моряки опускаются под воду, на дно морское, только мертвые.

Все дружно рассмеялись. Этому они тоже не поверили.

– Все спускаются вниз, в шахту. Так мужчине положено, – сказал старик-углекоп. Гиллон невольно обратил внимание на то, что на каждой его руке недоставало пальца.

«Ничего, привыкнешь», – слышал он снова и снова, настолько часто, что начинал сомневаться, будет ли так. Углекопы повторяли это друг другу, как заклинание, в надежде, что сами сумеют увериться. Но когда человека опускают на три тысячи футов в недра земли, разве к такому можно привыкнуть? Это же противоестественно. Бог, если только он существует, – а Гиллон дал себе слово, что этот вопрос он скоро решит для себя, – не для того сотворил человека, чтобы он лез туда, нарушая законы природы и бросая вызов земле.

– А это правда, что люди тут работают и под дном морским? – спросил Гиллон.

– Ну конечно, иные рубят уголь на много миль от берега. В большую бурю вся шахта будто шевелится.

– На стыке пластов чувствуешь, как море дышит, – сказал Том Драм.

– Не то что дышит – газ так и выжимает из породы, факт.

– А когда крепления стонут! Мне всегда не по себе бывает, как они завоют, точно побитый пес.

«Помру я там, – теперь Гиллон отчетливо себе это представлял. – Захлестнет меня водой, как я всегда и думал, только потону я не в море, а в черной дыре под землей».

Затем они двинулись вниз, через пустошь, и, когда прошли полпути, Мэгги остановилась и, обернувшись, посмотрела вверх, на Тошманговскую террасу.

– Вот там со временем будут жить наши дети.

– Ох, Мэгги, не зарывайся, – сказал ей отец. – Низовики не становятся верхняками.

– Ничего, некоторые станут, – сказала Мэгги.

Игроки в регби и в футбол, завидя их, перестали гонять мяч.

– Это он, тот, что в шляпе! – услышал Гиллон.

– Что-то непохоже, дружище, чтоб он мог отколошматить кого.

– А вот же отколошматил.