Камера смертников. Последние минуты - [11]

Джесси Джексон порывался взойти на трибуну, чтобы «обратиться к пастве», но Ларри попросил его обратиться к пастве прямо на улице. На трибуне помещался символ техасского Департамента уголовного судопроизводства, и если Ларри позволил бы Джексону оттуда говорить, то и куклуксклановцы тоже пожелали бы выступить с трибуны. Полицейским удавалось удерживать «Пантер» подальше от куклуксклановцев, но потом «Пантеры» обошли здание с той стороны, где не было заграждений. Теперь они приближались к куклуксклановцам, а за ними следовали полиция и журналисты. Жара стояла страшная, в воздухе грохотали вертолеты, вокруг дежурили полицейские спецотряды, все были злые и голодные, и казалось, вот-вот что-то разразится. Чертов балаган.

Ларри работал в расположенном напротив тюрьмы здании, где имелось множество розеток, – чтобы репортеры могли включать свою технику. И вот мы там сидим, стучим по клавиатурам, – и вдруг какой-то шум. Смотрим – а это ассистентка телеведущего Херальдо Риверы, красная как рак из-за нашего безжалостного солнца, сушит феном пот на лбу своего босса. Херальдо вообще-то славный человечек, но тогда мне хотелось надавать пинков и ему, и его красной ассистентке с феном.

Еще больше масла в огонь подлили адвокаты Грэма: они накатали отчаянное прошение, что привело к задержке казни на два с лишним часа. Сказать, что эти два часа мы провели в напряжении, – ничего не сказать. Снаружи царил настоящий хаос. Из дверей кабинета Ларри я видела начальника тюрьмы, который получил по голове бутылкой, видела парня, рвавшегося за ограждение, – полицейские его скрутили и бросили на землю, а кто-то жег американский флаг. Мне хотелось туда, наружу, в гущу событий.

ЛАРРИ ФИЦДЖЕРАЛЬД

Помню, один преступник из Форт-Уорта заявил перед казнью: «Я буду сопротивляться – иначе я не могу!» И когда пришли забрать его из временной камеры, он сдержал слово.

Гэри Грэма пытались захватить врасплох и вытащить из отделения смертников днем раньше, но он отчаянно сопротивлялся. Я ехал с ним в одной машине, вместе с чиновником из Департамента общественной безопасности, и никогда в жизни я не ездил так быстро, – все боялись, что на машину нападут «Новые черные пантеры». По дороге от Ливингстона до Хантсвилла охранники буквально сидели на Грэме.

Я-то думал, в Хантсвилле он станет тише воды ниже травы, а у себя в отделении дрался только напоказ другим заключенным. Его посадили в специальную временную камеру, где не было ни койки, ни стола, и ему это не очень-то понравилось. Когда дверь камеры открыли, он дрался как лев, куда отчаяннее, чем любой другой заключенный на моей памяти. Самое забавное, что я этому даже обрадовался, ведь если бы после казни мне пришлось выйти и объявить: «Нет, Грэм не сопротивлялся», – его защитники и журналисты мне бы не поверили.

Команде захвата – пятерым самым крупным охранникам – удалось войти и прижать Грэма к стене специальным щитом. В какой-то миг мне показалось, что он вывернется, но его связали. А потом сделали такое, чего я раньше здесь не видел: сковали ему наручниками и руки, и ноги – только так и получилось дотащить осужденного до смертной кушетки.

Не могу представить, что, будь я приговорена к казни, покорно шла бы на смерть. Я бы дралась, пиналась, вопила – делала бы все, чтобы меня не вытащили из камеры. Но заключенные почти никогда не сопротивлялись. Они сами входили в комнату смерти, укладывались на кушетку и протягивали руки для инъекции. Мне это казалось совершенно ненормальным, я даже не могла представить себя столь покорной судьбе. Может, проведя много лет в камере смертников, они утратили инстинкт самосохранения, а может, просто хотели встретить смерть достойно. Я и вправду не понимаю. И потому, узнав, что Грэм так отчаянно сражался, испытала к нему своего рода уважение.

Предсмертное заявление Грэма заняло двадцать три минуты. Думаю, начальник тюрьмы не прерывал его из страха перед шишками, которые собрались в комнате свидетелей. Я боялась, он до полуночи проговорит, и тогда кончится день, назначенный для казни. Последние его слова были: «Идите вперед, черные братья! А меня сегодня убьют». Когда он умирал, один глаз у него закрылся, а другой смотрел в упор на преподобного Джексона.

Пока ждали доктора, Джексон и Шарптон по очереди читали молитвы, а Бьянка Джаггер плакала. В 20:49 Грэма объявили мертвым, и я побежала в отдел новостей, чтобы наваять статью. Рабочий день у меня начался в семь утра, а домой я вернулась после полуночи. Я совершенно обессилела, вымоталась полностью. Не из-за долгих часов ожидания, не из-за жары или противоречивых чувств по поводу казни, потому что никаких чувств не осталось, лишь душевное и физическое напряжение. Целый день происходили какие-то события, – следовало постоянно быть начеку. То оказалась самая трудная казнь из всех, что я посещала.

Вскоре меня пригласили в телешоу «Сегодня» с Кэти Курик – довольно важное событие.

Перед интервью мои друзья целую неделю морочили мне голову, так и сяк перевирая второе имя казненного, – то назовут его «Шака Санфуф», то «Шельма Шакур», то еще как-нибудь. И, конечно, когда Курик спросила меня о похоронах, я, отвечая, что родные решили похоронить его под африканским именем, вместо «Шака Санкофа» ляпнула «Шака Шакур».