Каменный пояс, 1985 - [9]

Вместо щеки у женщины кровавилась рваная дыра.

Я, как мог, перевязал рану женщины, и она побрела домой.

Кошелев несколько секунд разглядывал меня, потом сказал устало:

— У тебя лицо в крови. И руки тоже. И в сапоге дырки.

— Это, наверно, кровь той бедной женщины, Саша.

— Нет, я же вижу: тебя зацепило.

Он потащил меня на перевязочный пункт, и я очень стеснялся лезть к сестре со своими пустяковыми царапинами, потому что вся комната была заполнена тяжело раненными и контуженными людьми.

Итак, вместо поездки в 11-ю армию, мне пришлось временно прохлаждаться в редакции. К работе меня не допускали, и я, от неумения ничего не делать, норовил добыть себе хоть какое-то подобие занятий, которые можно исполнять одной рукой, ковыляя на одной ноге.

Первого сентября 1941 года Василий Петрович Московский в последний раз подписал нашу газету: он уезжал в Москву — получил новое высокое назначение.

Теперь «За Родину» редактировал полковой комиссар К. П. Павлов, и весь наш коллектив украдкой вздыхал: Московского все в газете любили, и он, казалось, испытывал нежность ко всем.

Девятого октября 1941 года редактор вменил мне в обязанность организацию корреспондентского пункта в 11-й армии Василия Ивановича Морозова.

В деревне Лажины командующий выделил для корпункта небольшой блиндаж, к нему подтянули провода связи, и вскоре уже сюда стали наведываться все журналисты, писатели, кинооператоры, художники и другие люди литературы и искусства, которых военная судьба приводила в эту армию.

Случалось, тесный блиндажик навещал командующий армией генерал-лейтенант Морозов. Это был, как мне помнится, человек высокого роста, немногословный и сдержанный, глубинно разбиравшийся в обстановке и обладавший полководческим даром предвидения. В моем блокноте остались записи о Василии Ивановиче. Ему в ту пору исполнилось сорок четыре года, и он больше двадцати лет состоял в партии большевиков. В первую мировую войну прапорщик Морозов воевал на Западном фронте, в Красную Армию вступил добровольно и быстро стал командиром стрелкового полка.

Особо я пометил себе для памяти, что в годы гражданской войны Василий Иванович сражался на Восточном фронте и, следовательно, хорошо знал Урал. В тридцатых годах он командовал Московской Пролетарской дивизией, и я тоже служил там. Возможно, все это помогло нам сблизиться, невзирая на разницу в возрасте и звании.

Лишь за месяц с небольшим фронтовая газета многократно сообщала на первой полосе: «ЧАСТИ тов. МОРОЗОВА ГРОМЯТ ВРАГА», «ЧАСТИ тов. МОРОЗОВА ГЕРОИЧЕСКИ ОТБИВАЮТ АТАКИ ВРАГА», «КОНТРУДАРЫ ЧАСТЕЙ тов. МОРОЗОВА…» и так далее.

Появляясь в моем блиндажике и грея руки над жаром чугунной «буржуйки», генерал сообщал о последних событиях на фронте, анализировал ход боев.

Командующий был убежден: прежде чем писать о войне, надо собственным горбом изведать, что такое бой. Это не расходилось с моими взглядами на обязанности литератора.

У нас, молодых людей той поры, считалось грехом писать свои корреспонденции по отчетным бумагам полков и дивизий, — мы обязаны были знать, почем фунт пехотного или любого другого фронтового лиха. Поэтому я почти не задерживался в штабе армии, а постоянно мотался в окопах пехоты, летал на бомбежки, напрашивался в танки и аэросани и даже трясся в седле. Еще на прошлой, финской войне написал стихотворение, которое считал для себя программным, что ли. Оно заканчивалось так:

Я верю слову и свинцу,

Что пробивают путь во мраке.

Я верю нашему певцу

В бою. На линии атаки.

„Летающие танки“ и „кофейные мельницы“

Я часто бывал у летчиков, изредка удавалось упросить начальство и получить разрешение на боевой полет. Правда, всякий раз такое позволение заканчивалось сакраментальной фразой: «Ты меня не просил — я тебе не разрешал».

У большинства «Илов» начальной поры не было второй кабины, у истребителей ее никогда не значилось. И потому пока приходилось довольствоваться машинами «ночной легкобомбардировочной авиации», то есть «кукурузниками», оборудованными пулеметом и несущими небольшой запас бомб.

Нет, я далек от мысли выдавать «У-2» (сейчас его называют «По-2») за совершенный боевой самолет той поры. Нас, разумеется, заставила пользоваться этой машиной на фронте нужда. Немцы, вероломно напав на наше Отечество, нанесли советской авиации жестокий удар.

Нет, «чайки» и «СБ» уже вскоре ответили немцам огнем и бомбами: в первый же день войны красная авиация совершила 6000 вылетов. Но все же силы были неравны.

Над красной обороной, дорогами, тылами постоянно торчали немецкие воздушные разведчики, все эти «Хеншели-126», «Фокке-Вульфы-189» и бог еще знает какие. Бойцы звали эти машины с презрением и опаской — «каракатица», «костыль», «кривая нога» — и стреляли в них из винтовок без особого успеха. После захода солнца немцы развешивали в темном небе САБы, то есть светящиеся авиационные бомбы, и продолжали фотографировать землю.

И в это трудное и сложное время нам очень помог «У-2». Я хотел бы задержать ваше внимание на этом чудо-самолете. Боже упаси, я говорю без всякой иронии, напротив — с любовью и огромным уважением.

Авиаконструктор Николай Николаевич Поликарпов создал эту машину в конце двадцатых (!) годов в качестве учебной. Но очень скоро выяснилось: это прекрасный связной, транспортный, санитарный, лесной, сельскохозяйственный самолет-разведчик, фотограф, а также многое другое, — и его можно применить на войне как ночной легкий бомбардировщик.