Каменный пояс, 1985 - [41]

Мама преподавала в школе. Когда туда же пришла и я, моими одноклассниками стали ребята из эвакуированного в Успенку Малаховского детского дома. Все мы, дети войны, хранили в раненых душах свои потери, свои лишения и свои слезы. Но наши горести меркли перед тем, что выпало на долю малаховцев. Эти дети в свои малые годы видели смерти, у них на глазах фашисты издевались над близкими, убивали матерей.

Все село старалось обогреть, накормить ребят, по возможности, растопить льдинки в детских сердцах. Прошло сорок лет, а я все слышу голос маленькой, обритой наголо, девчушки — с интонацией горького удивления: «Хлеб! Да еще с маслом!» На окраине села быстро росло кладбище — голод и горе косили и детей, и взрослых…

Много лет хранила я трепетно память о том времени и такой знакомой, но никогда не виданной мною подмосковной Малаховке, из которой приезжали и куда вернулись мои первые горемычные друзья. И вдруг — весточка из тех лет — детские письма, написанные в Малаховском детском городке в 1942 году. Под письмами пометки: «записано со слов… в Малаховке, детдом № 1» или просто — детдом № 6 МДГ… детдом № 10. Рядом с ними, в одной пачке — другие: тульские, ленинградские, смоленские, калининские.

Эти письма пересылались, а порой и адресовались уральскому писателю А. М. Климову, который по поручению ЦК ВЛКСМ составлял книгу — обвинительный акт фашизму. Вслед за Красной Армией появлялся он в освобожденных селах и городах, и многие из рассказов детей записаны им самим. В этой книге школьники должны были сами поведать «о своем гневе и ненависти к врагу, разоблачить и проклясть фашизм как самое кровавое, страшное дело на земле». Так формулировал ее замысел Климов в сохранившемся наброске письма к Герберту Уэллсу. Из-за тяжелой болезни и ранней смерти Климова книга «В огне народной войны» не была завершена, а письма несколько десятилетий пролежали в Троицком филиале госархива Челябинской области. Конечно, вряд ли с кем-то именно из этих ребят училась я в Успенской школе в разгар военной поры (а может быть и так!), но их рассказы сегодня обвиняют и от имени тех успенских малаховцев, и от имени всего нашего военного поколения детей — малаховских ли, смоленских, ленинградских… от имени живых и мертвых. И сколь смешны на фоне их те «писульки» о войне, которыми все чаще кормят неразборчивого обывателя на американском континенте или в забывшей себя Европе.

Письмо бабушке от Зои Феоктистовой, 10 лет, из деревни Спас-Помазкино Калининской обл.

Если в нашей деревне кто-нибудь остался жив, пускай передаст мое письмо бабушке.

Бабушка! Я сама не могу писать — тетенька пишет, — потому что пальцы у меня отморожены. Они совсем черные, скоро отвалятся. Когда мы с мамой бежали от немцев, она взяла на руки Шуру и Юрика, а я несла Витеньку. Снег был такой, что я проваливалась выше колен, и еще был большой мороз. У меня руки совсем замерзли, и я Витю выронила. Он закричал. Я хотела его поднять, а пальцы гремят, как камушки, и я ничего не могу сделать. А немцы из школы стреляют в нас. Мама хотела помочь мне спасти Витю, вернулась к нам и сразу упала. Я думала, она крикнет, позовет меня. А ее убило насмерть. Шуру и Юрика тоже. Я поползла за народом. А немцы стреляли в нас, били, пока всех не убили. Бабушка, до свидания. Я хочу к тебе приехать. Твоя внучка Зоя.

Из письма Лиды Завозкиной, 9 лет, из деревни Бельково Московской обл.

Я жила в деревне Белькове Нарского района. У меня были три сестры и три брата. Мы жили с бабушкой и дедушкой. Мой папа — летчик, и мы редко его видели. Жилось нам очень хорошо, богато.

Первого октября в нашу деревню вошли фашисты. Они ехали на велосипедах, лошадях, машинах, везли пушки. Одеты они были легко и грязно. На голове грязные повязки и женский платок или теплая тряпка, а поверх ее — пилотка.

В наш дом вошли два бандита. Они стали рыться в наших шкафах, сундуках и выбирать себе все хорошее. Завязали узлы и погрузили их на лошадь.

Через некоторое время они вернулись уже целой группой и потребовали, чтобы бабушка отдала им корову. Бабушка заплакала, они ее отпихнули и прошли в хлев. Там они зарезали корову и заставили бабушку готовить им каждый день обед. Через два дня нас выгнали из нашего дома, и мы оказались на улице. Мы ходили без крова три месяца, падая от усталости и голода. Бабушка и дедушка еле двигались. Когда вернулись обратно, увидели: от деревни остались лишь груды пепла и грязи. Дома и все имущество, оставшееся от немецкого грабежа, были пожжены. Мы стали жить в окопах, но и здесь фашисты не дали нам покоя: на десятый день явились к нам немцы, высокие, молодые и страшные. Они взяли моих сестер и братьев и повели их в поле, где приготовлены были виселицы и где уже висело на веревках много народу. Когда их привели на поле, то двух братьев и двух сестер тут же повесили, а сестру и брата старших они измучили. Мы с трудом их узнали, когда пришли на поле: у сестры были отрезаны руки, ноги, изуродована голова, у брата вырезаны глаза, оторваны руки и ноги. Через десять дней после этого фашисты взяли бабушку мою и дедушку. Их казнили. Я осталась одна.