Каменный пояс, 1976 - [104]

…Три из нескольких встреч, которыми делится сегодня с вами автор. Владимир Белковский очень хочет, чтобы зрители относились к его героям так же тепло, как он сам. Ведь каждый снимок у него вылежал время, осмыслен, и лишь после этого получил право на обозрение.

Евгений Ткаченко,

председатель фотосекции Челябинской областной организации Союза журналистов СССР

«Январь». 1962.

Двое из рабочей династии (ветеран Магнитки Александр Федорович Янбахтов с дочкой Олей). Магнитогорск. 1973.

Скульптор Лев Головницкий. 1975.

«Фокусник». 1967.

Вечереет. 1971 (Кисегач).

«Надежда». 1969.

Вечная тема. 1969.

«Мамина картошка». 1960.

СТИХИ УЧАСТНИКОВ VI ВСЕСОЮЗНОГО СОВЕЩАНИЯ МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕЙ

Борис Калентьев СТИХИ

ЧУВСТВО РОДИНЫ

Могу любить

и ненавидеть,

могу

любимую обидеть,

могу ошибку сделать,

но —

есть чувство Родины.

Оно

всех прочих чувств моих

сильнее.

С ним небо серое —

синее,

с ним думы —

вольны и красны,

с ним —

все мечты мои ясны.

О чувство Родины!

Ты свято.

Но трижды свято

для солдата.

И я скажу

начистоту:

с тех пор

всю жизнь я на посту.

О чувство Родины!

Спасибо

за то,

что есть во мне ты,

ибо

в цепи удач и неудач

до смерти буду я

горяч.

Любовь приходит

и уходит,

и даже ненависть

проходит,

порой

сменяются мечты.

И постоянно —

только ты.

БРИГАДИРЫ

А мы —

творим себе кумиров.

У нас такие люди

есть:

мы выбираем

бригадиров.

И представляя

нашу честь,

не тайным

их

голосованьем,

мы выбираем —

напрямик.

Не как-нибудь,

а нежно:

— Саня,

не подведем тебя,

«старик».

От птиц, наверно,

зародилось,

от тех,

летящих высоко.

Мы выбираем

бригадиров —

крылатых,

умных мужиков,

с какими

на врага ходили

на штурм.

Уходим в шурф,

на стан.

Мы выбираем

бригадиров,

как вожаков

летящих

стай.

ДУШ

После смены,

будто бесы,

не узнать:

кто я,

кто ты?

Скинув робы,

в душ мы лезем

под тугой напор воды.

Под мочалкой

лица, плечи

обретают

прежний вид.

Шутки,

шутки —

залп картечи

на десятника летит.

А Фатеич

ни в какую.

Хоть бы слово,

да куда…

Заливает

душевую

тугоструйная вода.

Что за спины!

Ну и спины

забугрились

под водой!

Как не баня,

а смотрины

красоты мужской.

Хоть любому

дай в награду

титул

принца

красоты.

Как спортивная

команда

вышла разом из воды.

Александр Павлов СТИХИ

ШЕСТЬСОТ ВТОРОЙ

Резчику лома Р. Зайнапову

В копровом цехе вечный кавардак:

железо всех времен, мастей, обличий,

то паровоз подкатится сюда

с утробной паровою перекличкой.

То подвезут бескрылый самолет

в горячке отзвеневшего дюраля,

то на вагоне катер приплывет —

всех под резак, и словно не бывали.

Порой Степану чудилось, что он

палач вот этих горемык железных,

не попусту коптивших небосклон —

проживших век двужильно и полезно.

Он опускал на землю бензорез,

влезал наверх, откуда тишь стекала,

и громыхал хозяйский интерес

по мостикам ботинками Степана.

В его обходе, ревностном и злом,

рассерженно сминалось безразличье:

— Труда-то сколько!

                  И опять на слом…

Но все же вскоре вспыхивала спичка.

А бензорез врезался в кругляки,

обшивку и натруженные скаты,

и паровоз, напыщенный когда-то,

валился от Степановой руки.

Да мало ли таких со всей страны

летят к нему, попыхивая рьяно?

Им раньше явно не было цены,

а нынче есть —

                  и та не по карману.

Дешевле вжать в тысячетонный пресс

уютные, обжитые кабины

и рычагов тридцатилетний блеск…

— Ломай, Степан, работай —

                               все едино!

Так думал он размашисто, спроста,

покуда к серым колоннадам цеха

из памяти тревожной не приехал

особенный, приземистый состав.

Степан присел у танка, закурил.

Пробоины, заклиненная башня…

И словно лбом ударясь в день вчерашний,

на башенке он цифры отличил:

602-й…

        И дернулась рука,

и налегла на воздух как на тормоз.

602-й в разорванных боках

привез войною срезанную скорость.

602-й…

            И задохнулся он.

Да, в нем они, заклинены навечно!

Он за бронею слышал каждый стон,

И жаркое дыханье человечье.

Он рвал броню упругим резаком,

как будто вдруг из танковой утробы

они шагнут светло и шлемолобо,

сомнут войны погибельный закон.

Гудело пламя, взламывая танк,

томилось небо без дождя и вздоха…

В копровом цехе вечный кавардак,

в пролетах тесных стиснута эпоха.

ГЛЯДЕНЬ-ГОРА

В моем краю магнитные ветра

и тишина нестойкая, скупая…

У каждого своя Глядень-гора,

и у меня

          …которую скопали.

Твое большое сердце растеклось

по всей стране, от севера до юга,

укрыв ее, продутую насквозь,

стальной непробиваемой кольчугой.

У каждого своя Глядень-гора,

трибуна жизни, вещая вершина,

откуда животворные ветра,

взлетев под солнце, падают в долины.

Откуда взгляд, размашист и высок,

сверкает, горизонты рассекая,

где вражья пуля целится в висок,

и тишина взрывается стихами.

Магнит-гора…

               Отвернутым пластом

ты падаешь в долину безымянно.

Но за тобою прячется восток,

и на ступенях дремлют ураганы.

КУШТУМГА

Когда шуршит колючая шуга,

точа и разрушая берега,

у дна тревожа шуструю форель,

бежим туда, где жгуча и туга,

спадая с гор, клокочет Куштумга

над жухлой остротой осокорей.

Она летит, взрываясь и рыча,

в ущельях тучных камни волоча,

смородины, мостки, вершинный снег…

Башкирия — серебряный колчан,

где речки-стрелы с горного плеча

срываются в долины по весне.

Бежим, бежим…

           Я покажу тебе,

какой хочу завидовать судьбе —

речушке малой, позабытой богом,

что с первым солнцем,

                 подобрав снега,