Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель - [47]

Оба, и хозяин, и гость, были мрачны. Но если лоб старшины Алферта сминали морщины отчаяния, то Волькша хмурил брови от мрачной решимости. Конечно, негоже извлекать выгоду из чужой беды, но в тот час, когда хозяин дома, поведав ему о своей кручине, умолк, Волкан яснее ясного увидел, что Макошь привела его в этот дом неспроста. Возможно, Альферт был тем самым человеком, которого Годинович собирался искать в Винете. Выслушав его увещевания, старшина турпилингов мог отпустить Олькшу без всякого выкупа или повинности. Но в это утро Годинович был далек от мысли вымаливать свободу для своего непутевого приятеля. Прежняя кровавая смута не должна вернуться в Винету! Это Волькша знал наверняка. А для этого надлежало вызволить Броню от ругиев при помощи…свеев.

Волькша понимал, что Хрольф никогда не согласится напасть на укрепленный городец ради спасения чьей-то невесты или благодати чужых народов. Но ведь порой можно и не поведать всей Правды, и это не будет Кривдой. Если сказать шеппарю, что турпилинги выманили всех защитников Хохендорфа[148] в чисто поле, и отдают варягам беззащитный городец своих супостатов в отместку за давние обиды, то Хрольф может и позариться. Вряд ли племянник Неистового Эрланда хочет всю жизнь прожить под кличкой «потрошителя сумьских засек». А набег на ругиев мог принести ему завидную добычу, если его люди будут быстры и умелы.

Оставалась лишь одна загвоздка: как в пылу набега отличить красавицу Броню от других женщин городка, а затем невредимой доставить на Волин?

Выходило, что без помощи Альферта, Рудгера или сродников девушки никак не обойтись. Но как объяснить турпилингу, что варяги, коих жители Винеты ненавидели и боялись, на этот раз могут сослужить им службу, о которой те и мечтать не могли?

Ох, и тяжкая это задача: разъяснять то, что чужому разуму непостижимо! Да еще и на чужом языке. Да еще и сквозь пелену чужого отчаяния…

Волькше пришлось рассказать едва ли не всю свою жизнь, начиная с того лета, когда Олькша оборотился в Рыжего Люта. Волкан и сам удивился, как много фалийских слов он перенял у Годины. Но и их порой не хватало. Тогда в ход шли венедские, свейские, латвицкие, словом все, что хоть как-то могли помочь. Альферт так увлекся рассказом своего гостя, что вовсю подсказывал недостающие слова. Так что к рассказу о жизни на княжеском дворе Волькша чувствовал себя в турпилингском как рыба в воде.

Байка про поругание Ронунга-костолома вызвал у хозяина дома такой приступ смеха, что заспанная Магда прибежала с верхнего прясла, думая, что с мужем стряслось неладное.

Когда речь зашла про подлый самосуд, что пыталась учинить дворня Гостомысла, Альферт печально покачал головой:

– Вот ведь не думал, что паскудство живет и на привольных берегах Волхова. А я-то обычно на Ильменьское торжище ехал, как на праздник. Нигде так вольготно и дружелюбно не торгуются как там. А тут, вот ведь, срам какой.

– Так срам же не на торжище, а среди княжеских подъедал, – встал на защиту родных краев Волькша: – Мой отец, Готтин, оттого и не идет на княжеские хлеба, что всю эту гниль насквозь видит.

– Это правильно, – согласился Альферт: – А дальше-то что приключилось?

Дальше Волькша рассказал про благородный поступок Хрольфа, спасшего парней от расправы. Описал бурю. Поведал про суровых эстиннов. И, наконец, добрался до того дня, когда Олькша победил скотта Грунта на дворе Уппландского ярла. И как-то уж так излагал Волькша эти былицы, точно сам был там чуть более, чем ротозеем. По крайности, о той силе, что дает его кулаку горсть Родной Земли, он то ли вовсе не упомянул, то ли обмолвился вскользь.

Когда Годинович рассказал, наконец, про то, как Олькша-балбес напросился с людьми Ларса в поход на Волин, где по дурости и попал в плен, Альферт хлопнул себя по коленке и сказал:

– Тот-то я смотрю, рожа его мне знакома! А где видел ее, вспомнить не могу. Так ты сюда за своим соплеменником пришел что ли?

– Пока не узнал, что тут творится, – да, – уклончиво ответил Волькша.

Настала пора самых тяжелых объяснений.

Утро уже петушилось за горизонтом. В полутьме горницы собеседники едва различали друг друга. Может статься, это и помогло: старшина турпилингов не видел, как молод его гость, и оттого слушал лишь уверенный и рассудительный голос Годиновича.

Волькша исчерпал все слова в защиту своей задумки, а Альферт все молчал и молчал. Будь на месте сына Готтина любой другой венед, свей или даже турпилинг, Винетский старшина ни на мгновение не усомнился бы в том, что перед ним лазутчик, посланный то ли викингами, то ли ругиями, дабы лишить его сына. Подумать только: послать Рудгера на варяжском драккаре в набег на Хохендорф! Такое могло привидеться только в страшном сне. Пусть даже Варглоб предлагает дать сыну Альферта дюжину, – больше ладья не возьмет, – лучших бойцов городца для вспоможения. Но гребцов на корабле все равно будет в два раза больше.

Но Альферт не даром был удачливым купцом и старшиной своей общины. Кое-что он в людях понимал. Он чувствовал ложь и подлог, как матерый волк западню. И эта чуйка подсказывала ему, что в словах венедского парнишки нет ничего кроме правды и искреннего желания помочь. Доводы Варглоба можно было так же легко разрушить, как и поверить в них. Но отказ оттого, что предлагал сын Ильменьского толмача, означал бы конец всем надеждам на счастливую жизнь Винеты…