Каменный ангел - [42]

Мы бредем домой, я держусь за руку Дорис, боясь упасть. В гостиной Марвин ходит взад-вперед, словно медведь в клетке. На лице его — то самое мучительно-сосредоточенное выражение, которое неизменно появляется в моменты вынужденного принятия трудного решения. Он мешкает, как будто в наше отсутствие он усердно репетировал, а сейчас начисто позабыл свою роль. Наконец, выпаливает в мою сторону:

— Все решено. Дом престарелых. Я договорился. Ровно через неделю ты едешь.

V

— Может, все-таки выпьете секонала?[10] — спрашивает меня Дорис.

Я качаю головой, лежа в своей мягкой паутине из простыней и подушек.

— Нет, спасибо. И так усну.

Это ложь. Сегодня я не сомкну глаз. Я всеми силами буду гнать от себя сон. Мне нужно подумать. Если они полагают, что я смирюсь со своей судьбой и не окажу сопротивления, то они глубоко ошибаются. В прошлом мне уже приходилось брать все в свои руки, и если надо это сделать снова — сделаю, не задумываясь. Можете не сомневаться, я еще скажу свое веское слово, прежде чем умолкну навек.

Откровения всегда снисходят в момент настоящей нужды, и сейчас именно это и происходит. Насколько я помню, недалеко отсюда есть укромное местечко. Кажется, мы туда ездили на пикник. Вроде бы в этом году. Еще бы название вспомнить. Это очень, очень важно. Иначе как я куплю билет.

Что-то про тень. Вроде бы. И что там было с этой тенью? Фразы издевательски жужжат в ушах, точно рой мошек. А потом я вспоминаю. Морская тень. В полдень на море падает тень от скал, отсюда и название.

Моими деньгами заведует Марвин. Мы оформили счет на его имя. Этого я не учла. У меня нет ни гроша. Я снова в тупике, но лишь на мгновение. Как легко мне сегодня думается. Идеи приходят одна за другой. Пенсионный чек, вот мое спасение. Сегодня я точно видела конверт на столе в его каморке. В этом месяце я никаких чеков не подписывала, я почти уверена в этом. Обычно я там расписываюсь, а Марвин несет их в банк. Сумма невелика, видит Бог, но ее хватит. Только бы конверт лежал на месте. Может, набраться храбрости и проверить? Спуститься на цыпочках? Ну-ну, и, вероятнее всего, споткнуться, упасть, сломать шею и вспугнуть Марвина и Дорис, как болотных уток. Нет уж. Подожду. Утром я должна вести себя как ни в чем не бывало, искусно изображать спокойствие, чтобы, не дай Бог, не выдать себя. Волнение пульсирует в моих артериях, заставляя бодрствовать именно тогда, когда я хочу заснуть.

Складывая наши с Джоном вещи в черный чемодан, по-прежнему подписанный «Мисс А. Карри», внешне я была совершенно спокойна. Двенадцатилетний Джон наблюдал за мной.

— Ты ему скажешь?

— Скажу, — ответила я. — Когда придет.

— Может, просто уедем по-тихому? — предложил Джон.

— Пойми, я не сбегаю тайком. Мне нечего скрывать.

— Прямо интересно, — сказал Джон, — как это будет.

— Все ради тебя, — пылко сказала я. — Ради твоего блага. Понимаешь ты или нет?

— Понимаю, ага, чего ж тут не понять, — ответил он.

Я попросила не стоять без дела, а лучше помочь мне.

— А где брошь для пледа, Джон? В твоем ящике я ее не нашла.

— Откуда мне знать? — мрачно ответил он. — Здесь где-нить, наверное.

— Где-нибудь, — поправила я. — Нет такого слова — где-нить.

— А на побережье мы будем жить у Марвина? — спросил Джон.

— Нет. Найдем себе жилье. Придется мне устроиться на работу. Я могу пойти к кому-нибудь экономкой.

Я рассмеялась, а он смотрел на меня, нахмурив брови.

— Как тетушка Долли, — сказала я. — Занятно получается. Никогда не знаешь, что уготовила тебе судьба. Но я не она. У нее совсем никого не было. У меня же в доме будет мужчина.

— Мужчина? — почти закричал он. — И кто же это?

Я приобняла его за плечи:

— Ты. Ты будешь моей опорой, я знаю. Мы справимся.

Он посмотрел на меня точно так же, как на Брэма, когда тот засунул ему в рот нож с медом. Лицо его оставалось бесстрастным и неподвижным, словно стоячая вода, а в глазах, этих живых глазах, ясных и зорких, как у птицы, появилась пелена.

Джон никогда не выезжал за пределы Манаваки. Неудивительно, что он так нервничал. Я верила, что, как только мы сядем в поезд, он успокоится.

У кухонной плиты у нас стоял старый виндзорский стул, у которого уже не было половины реек, а одна ножка подкашивалась. Слушая наши новости, Брэм сидел на нем и раскачивался взад-вперед. Он не выказал удивления. Не просил меня остаться, даже не дал понять, что ему вообще есть дело до происходящего.

— Когда едете? — наконец спросил он.

— Завтра утром.

— На твоем месте, — сказал Брэм, — я бы сварил в дорогу пару яиц вкрутую. В поездах, говорят, поесть шибко дорого.

— Только яиц в поезде мне и не хватало, — сказала я. — Выставим себя деревенщиной.

— Да уж, такого позора ты не переживешь, — сказал он.

— Это все, о чем ты сейчас можешь говорить? — вскричала я. — О еде, черт бы ее побрал?

Брэм посмотрел на меня:

— Нечего мне сказать, Агарь. Это ты у нас сегодня говоришь. Уезжаешь, так уезжай.

И мы уехали.

Хорошо, что дело было зимой. В морозном воздухе колоколом прозвенело «Посадка заканчивается!», и поезд зашевелился, встряхнулся, словно сонный дракон, и поехал, сначала медленно, с королевским достоинством, затем быстрее, и вот он уже катит по блестящим на солнце рельсам. Мы проехали лачуги и хижины, окружавшие станцию, а также вокзальные постройки и водонапорную башню цвета засохшей крови. Не успели мы оглянуться, как оказались за пределами Манаваки. Я была поражена тем, насколько это крохотный город и насколько мало, в астрономическом измерении, понадобилось времени, чтобы его покинуть.