Каменные часы - [75]

Никого.

Гудят электрические провода. Потрескивает мелодично металл. Подметает нехотя улицу ветер. Солнышко разливает окрест оранжевый свет, не греет: отвесные лучи наберут силу чуть позже.

Она вздохнула, справилась с сердцебиением.

Что ни говори, жизнь соткана из памяти. Лишний раз ей об этом напомнил Федор. Слабые глаза тут не помеха. В крайнем случае можно выписать очки и хорошо вглядываться в даль и многое в ней различать, а вот память сама по себе и не по ее воле вызвала Федора.

Много лет уже память управляет ее зрением. Нельзя представить, как она устала от нее, да всякий раз Аграфена с детьми наставляет: живи!

Катерина приложила ладонь к глазам.

Пылит вроде по краю деревни мотоциклетка. Остановилась, превратившись в смутное пятно. Показалось?

Ничто не движется.

Старая истово перекрестилась.

Память все время сшибает зрение. Уж как упало все в душе: мотоциклетка! В новой же деревне она сейчас, и ничего не угрожает вокруг. Напугалась неизвестно чего. Невидаль какая: мотоциклетка!

Старая пошла потихоньку к колодцу Аграфены.

Захотелось попить вкусной и чудесной воды. Была сегодня такая решимость. Верно, так действовала тишина. Уж как роскошно блистали на деревне яблоневые сады! Струился в воздухе тонкий аромат поспевающих плодов. К августу близилось дело, и чуть светлеть, отдавать желтизной начинала темно-зеленая листва. Обильные в эти дни падали на землю росы, по утрам все умывалось вокруг, как после хорошего, освежающего в пору смертной жары дождя.

Легко дышалось.

И опять показалось, что запылила дорога.

И старая увидела гитлеровских мотоциклистов, услышала собачий лай, выстрелы… Она вытерла платочком глаза. Остановилась передохнуть. Как раз у этого дома, что был от нее по правую руку, с красивым коньком и флюгером на крыше — раньше размещался машинный двор колхоза, за ним находился склад, а дальше уже начинался шлях, заросший чертополохом и дурной травой.

Оттуда прикатили фашисты. Навалились со всех сторон. И старого и малого потащили из хат. Как потом выяснилось, искали партизан и летчиков. Тогда еще с немцами появился крючконосый переводчик-Лысак. Своя у него была мотоциклетка с пулеметом. Катался он в коляске по всей деревне и словно принюхивался, шнырял, будто гончая. Уже тогда Лысак был начальником полиции района и искал себе подручных. Васю он замучил в застенке. Васю…

Старая перетерпела боль, двинулась дальше, стиснула в карманах маленькие молнии. Полнилось сердце ненавистью и гневом. Она смотрела сквозь слезы, как в увеличительные стекла, и не замечала дороги, деревни и зоревого горизонта, видела — крючконосого Лысака в зеленом френче, его злое ощеренное лицо, и томительная слабость ее охватила: носит же на себе земля такую мразь!

Убила бы и сейчас собственными руками, достало бы сил самой исполнить приговор, еще вполне пригодно для этого ружье деда Евдокимова.

Нет срока давности преступления против Отчизны! Нет срока!

Не забыть ей этого крючконосого Лысака. Кажется, звали его Тялтя-Гуль или Гуль-Мормор? Похоже, все-таки Тялтя-Гуль была фамилия взбесившегося предателя. Сразу после войны особист допытывался про Тялтю.

Часто Катерине вспоминался этот изверг. Картавая, шипящая его речь и фиолетовой мутью налитые глаза, окаймленные противными розовыми ободками.

Очковая змея, не человек!

Длинные кривые пальцы у Тялти были словно обсыпаны серой лежалой мукой. Хорошо она их запомнила. И когда впервые увидела, еще подумала, что с такими руками лучше носить перчатки, спрятать хотя бы от людей плесневеющую кожу.

Катерина зашла к полковнику на двор, присела на лавочку.

Овчарки сегодня не было, не караулила покинутый дом. Палисадник со смородиновыми кустами, малиной и молоденькими рябинами сплошь зарос крапивой и бурьяном.

Забыл хозяин про свою дачу и собаку. Рассказать бы ему о Тялте. Чем больше строгих людей узнает о таком выродке, тем лучше.

Даже десятилетия спустя старая Катерина все ждала, что придет еще раз к ней особист, вызнававший про Тялтю, и успокоит ее сердце, даст знать без всяких сомнений: нету в живых больше Тялти-Гуля, и расскажет, как были наказаны его подручные, как к неотвратимому возмездию привела их судьба.

Забыл уж, верно, про Тялтю-Гуля особист, ушел давно на пенсию, и пылится где-нибудь в архивах папка, и там бумага с ее показаниями. Страшно о таком подумать, едва память осветит давно минувшие события. Ведь этот Тялтя так яро помогал фрицам жечь деревни, и стольких людей он утопил в крови!

Старая Катерина поникла седой головой.

Горе горькое живет и не стихает в памяти. Вася, ее братишка! Жить бы ему да жить, а мальчишкой стал воином, и замучили его проклятые изверги, пытали выдать товарищей. Господи! Раненого подростка били электрическими шнурами, загоняли иголки под ногти, подвешивали головой вниз, ослепили…

Невозможно про такое думать.

Рвали на части ржавой пилой тело мальчишки. И Тялтя всем этим командовал. Хотелось ему людей устрашить, чтобы падали перед ним на колени от страха, шапки снимали и кланялись до земли. Такую волю дали Тялте фашисты. От этой воли он потерял человеческий облик.

Давным-давно рассказывал особист, как Васю сгубил провокатор, к которому он пришел на явку в село. Мальчишкой был, а сразу смекнул в чем дело и застрелил предателя прямо в хате, когда в дверь уже ломились полицаи.