Каменные часы - [52]

Сын беспокойно взглянул на отца.

— Пусть поживет с нами, — сказал он.

— А дальше? Вернемся с ним в город?

— Тогда лучше прогнать сразу, — огорченно вздохнула Люба, — не прикармливать и не приучать.

— Черт возьми! Вот что значит испытать счастье, — в сердцах сказал Дягилев, — прямо нелегкая меня дернула кинуть палку. И ведь мы все были счастливы, когда собака принесла ее назад.

— Пусть поживет с нами, — повторил сын.

Дягилев молча погладил Дика, и опять у пса задрожали прижатые к голове уши.

— Как будто у этой собаки есть душа, — смятенно сказал Дягилев, — вот и попробуй, оттолкни.

— Не надо ее кормить — и она сама уйдет, — смотря в сторону, сказала Люба.

— Ты не будешь, так наши ребята накормят ее тайком, — возразил Дягилев.

— Я уже подумал об этом, — сказал, улыбнувшись, сын.

— Не один такой умный, — щелкнула его по носу сестра.

— Придется нам переносить стоянку на тот берег, — решительно подвел итог Дягилев, — только устроились — и надо же такому приключиться. Ты, Люба, покорми Дика, а как нахлынут к нам сюда туристы, найду лодку и переедем. — Он потрепал за ушами пса. — Вот так-то, Дик. Видать, на роду тебе написано быть одиноким. Прибьешься в лесу к волчьей стае, станешь волком и забудешь о людях.

Пес положил голову на вытянутые лапы и закрыл глаза.

8

Он привык встречать своего хозяина около автобусной остановки. За несколько лет своей жизни пес научился караулить, не обнаруживая своего присутствия, иначе люди, ожидавшие автобус, начинали нервничать и воздух вокруг них становился отравлен боязнью, страхом. Этот стойкий запах возбуждал его, поднимал дыбом шерсть на загривке, заставлял рычать и обнажать мощные клыки. В него бросали камнями, палками, гнали с проклятьями прочь с остановки.

Он пятился, его душила ярость от панического, безотчетного страха, что исходил от окружавших, бесившихся людей. И тогда, выбрав самого сильного из них, он кидался к нему и опрокидывал на землю, с великим трудом сдерживаясь, чтобы не впиться в горло.

Рвать зубами людей не разрешал хозяин.

Однажды, когда псу еще было только три лета и он спал в саду ночью, скрипнула калитка, мелькнула меж деревьями тень и пропала под окнами уснувшего дома. Он выждал, когда человек вернулся обратно, и бросился на него, сразу сбил с ног и лентами спустил с него одежду, люто искусал ему руки и ноги, порвал одно ухо, но жилку, пульсирующую на шее, не тронул, располосовал спину и прижал вора лицом к земле.

Этому искусству никто и никогда не учил его, тем более строгий хозяин с усталыми и добрыми глазами. Но иногда Дику настойчиво снились люди другие, чем жили вокруг него. Они надевали ему на шею жесткий тугой ошейник, пристегивали длинный поводок и заставляли долго бежать по следу, рыскать по лесу и настигать. Настигать! Настигать!

И ему разрешалось загрызать насмерть. И другие псы рядом с ним убивали, вспрыгнув своей жертве на спину.

Во сне он тоже убивал.

Когда вор пришел на двор хозяина, он видел такой же сон и им повелевали люди, которых в жизни он не встречал никогда, но которые учили его убивать. Именно они отстегнули ему поводок у ошейника.

Хозяин в ту ночь пустил его в дом, зажег в сенях свет, взял его своей сильной рукой за загривок и долго смотрел ему в глаза. Потом снял со стены ружье, зарядил его. И он запрыгал радостно вокруг хозяина, шутливо хватал зубами за фуфайку, думая, что тот собрался на охоту и берет его рыскать по следу и настигать. Настигать! Настигать!

Хозяин бросил ружье в угол, хлопнул дверью и оставил его одного в ярко освещенных сенях. И несколько дней не кормил.

9

Ветер переменился. Грозы ушли на северо-запад, и небо расчистилось. Пропали в его окраске сердитые и резкие тона, нежно засияла синева, и на солнце стало больно смотреть. Оно слепило глаза.

Парило. Подсушивало, выжигало из трав влагу, делая стебли твердыми, колючими, лишало их цвета, запаха и вкуса. Все это делало солнце. Солнце!

Сгоревшую траву не ел скот, и ее не косили. Но, скошенные в свой срок и уложенные в стога, травы хранили в себе все животворные соки и медовый аромат лета, источали в ненастье жаркую полдневную духоту, а в зной — благоухали неповторимой свежестью луговых цветов.

Дягилев принес с дальнего поля, где были сметаны стога, огромную охапку сена и теперь в погожие дни и ночи спал под открытым небом. Пес устраивался на ночлег рядом. Он сам выбрал это место, чутко стерег покой хозяина, каждые полчаса по-волчьи описывая вокруг своей оси бессчетные круги.

Во сне Дягилев чувствовал эту маету, а к утру о ней забывал, когда Дик уже дремал, тогда приходил рассвет и начинало вставать солнце. Опасность для собаки уходила вместе с тьмой. При дневном свете Дик умел и спать, и бодрствовать.

В глубине души Дягилев гордился неожиданной привязанностью Дика, его мощью, силой, которые были в его власти и в любую секунду — команда его, Дягилева, могла сделать пса страшным и неукротимым.

Пес безгранично ему верил.

Вот это было больше всего непонятно и необъяснимо. И приятно волновало, щекотало самолюбие, но и немного тревожило, беспокоило.

Люба, как и он, пытаясь отгадать эту загадку, раз сказала ему: