Каменное сердце - [52]

А вскоре мы, сидя на теплых круглых камнях, ели бутерброды. В речке, зажатая между двумя камнями, охлаждалась бутылка вина. Лейла, чтобы не мешать нам, уплетала свой обед на ходу, разгуливая вдоль берега.

Я снова сел за руль и повел машину очень медленно. На развилках мне случалось выбрать не самую прямую дорогу, а ту, которая в последнее мгновение необъяснимо меня притягивала. Даже если потом приходилось менять маршрут с тем, чтобы вновь взять курс на юг. Лейла спала. Эллен прижалась ко мне.

Когда мы остановились на заправке, Лейла надолго исчезла, я в конце концов решил, что она сбежала. Потом мы увидели, что она идет к нам, сияющая, с горящими глазами. Забравшись в кабину, она вытащила из-под куртки кучу сластей, печенье, несколько плиток шоколада, конфеты и жвачку и настойчиво стала нас угощать. Я понял, что она все это стянула, отчасти развлечения ради, отчасти ради удовольствия чем-нибудь нас побаловать. «Берите, это вкусно, там в середине карамель». И заливалась смехом, впиваясь зубами в сладкий кусок.

Дни были еще очень короткие. Поскольку уже темнело и мы ехали через деревню, чьи пылающие в лучах заходящего солнца черепичные крыши я заметил издали, я остановил грузовичок у постоялого двора, на площади, окруженной большими, еще голыми платанами. Тень уже легла на все, стало почти холодно. «Почему бы не остановиться? Здесь или где-нибудь еще?» Я даже не успел прочитать название деревни. Спросил номер для себя и Эллен. И второй — для Лейлы.

Мы с Эллен наконец-то остались одни, лицом к лицу, в комнате с полом, выложенным терракотовыми плитками, и широкой белой кроватью. После всех тех лет, когда мы не виделись, для нас было бы естественно чувствовать себя немного смущенными. Мы должны были бы испытывать потребность склеить эту минуту с ушедшими мгновениями. Смущение мы, конечно, испытывали, но наши тела встретились с ошеломляющей легкостью. Старинные инструменты играли привычную музыку. Аккорды, раскаты, тонкие диссонансы. Мы словно отыскали давнюю чувственную партитуру, забытую на дне памяти тел.

Я по-прежнему во всех подробностях помнил ощущение ее кожи, пушок в выемке на затылке, каждый изгиб, каждую округлость, каждую щелочку, но не только, еще и все ее запахи, и какая она на вкус в любом месте, и пот, и как она бросалась ко мне, и как отдавалась. Мои руки, мои губы, мои зубы знали, что им надо делать. Все мое тело знало, что ему делать. И я в точности знал, какой ответ даст ему другое тело.

Против собственной воли я оставался созерцателем этой сбереженной в целости и сохранности, но немного прогорклой близости. Эллен, стараясь избавиться от того же чувства запоздалого повторения, предавалась необузданной радости. То, что она посмела вот так, не раздумывая, уехать, пробуждало силу, идущую из прошлого, силу, идущую от Ирландии и от пылкого детства, но к этой мощи неизбежно примешивалось немало горечи.

Она закричала. Я увидел эту дыру — ее рот. Я увидел ее дикаркой. Потом она почему-то заплакала. И мне открылось давнее безутешное страдание женщин и народов. Наше нежданное возвращение друг к другу расшевелило в ней что-то невероятное и сильное, а сам я, ошеломленный, следил за нашими утехами и даже за бессознательной суетой моего собственного тела, все еще действующей машины, автоматического члена, с какого-то верхнего яруса — словно на представлении слишком известной оперы, где заезженные главные арии вместо знаменитого тенора исполнял скромный дублер: он делал все, что в его силах, но ему недоставало вдохновения, убежденности, а более всего — свежести.

И на этот раз я подбирал обороты речи, которые могли бы пригодиться для описания в романе нашего странного приключения. Безвкусица и неточности. Позже, уставившись в потолок, я очень хладнокровно внушал себе, что мне надо решиться быть чуть-чуть счастливым, потому что Эллен временами выглядела счастливой. Нет, она не была счастлива, но ей было хорошо. И мне показалось, что этого достаточно, мне это придало сил, и я смог перейти к следующей главе.

Яркий свет, ворвавшийся в нашу комнату, разгонял висящие в воздухе тучи пылинок и прыгал с предмета на предмет. Было довольно позднее утро, и недовольная Лейла давно уже ждала нас на площади с большими платанами. Она стояла на одной ноге, поджав вторую и привалившись спиной к грузовичку. Она даже кроссовки не зашнуровала. Она не поздоровалась с нами, притворившись, будто погружена в чтение маленькой желтой книжечки. Я потрепал ее по голове, потеребил черные, кудряшки, но она, вздернув плечи, отстранилась. Спросила, не глядя на меня:

— Ну, так вы беретесь за это?

Я погладил ее по теплой розовой щеке.

— Я постараюсь этим заняться, когда приедем на место.

Ляпнул, не думая.

— На место?

Я осознал, что обе, Эллен и Лейла, смотрят на меня с одинаковым любопытством, с равным ожиданием.

— Что за место?

— Ну, куда-то же мы должны приехать, правда?

(В романе лорсанжевского стиля я бы написал: «Должны же мы куда-то ехать, пусть даже сами не знаем куда…», но здесь, пребывая в том, что я все еще принимал за свою жизнь, я больше ничего не сказал.)