Каменное сердце - [49]

Жилье бродяги представляло собой бесформенную конуру, сооруженную из бревен, досок, подобранных где-то листов железа, камней и кусков пластика. Он годами стаскивал сюда все, чем мог ее укрепить, и постепенно на болотистой ничейной земле между берегом реки и лугами выросла эта причудливая хижина, которую горожане кое-как терпели, каждую осень надеясь на то, что разлившаяся река в конце концов ее унесет.

Я не без труда сгрузил там бродягу, подозревая, что теперь он уже притворяется спящим и получает удовольствие от того, что его везут. Пока Лейла заботливо устраивала его на грязном продавленном матрасе, он угостил нас долгим, звучным и вонючим пердежем. Я выпрямился, стукнувшись головой о потолок хижины. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я разглядел невероятную свалку. Кажется, я мельком заметил некогда принадлежавшие Жюльетте и неузнаваемые от пыли и грязи яркую шаль и старую куклу, которую моя жена, когда мы с ней только познакомились, хранила как осколок утраченного детства. Кукла была одета в изодранное теперь платье принцессы, взгляд тяжелый, как у трагической актрисы, и кроваво-красный рот.

Лейла стояла на коленях, склонившись над Раком, который мало-помалу приходил в себя. И тут я заметил, что изнутри вся хижина обклеена толстым слоем газет — слабая защита от зимнего холода. Делать нам здесь больше было нечего. Я окликнул Лейлу. Она долго не шла.

— Я слышал, он тебе что-то говорил? — спросил я.

— Да, говорил, но не открывая глаз.

— И ты что-нибудь поняла?

— Среди всех слов, которые он произносил, по-моему, на многих языках, одно слово повторилось несколько раз, и я его узнала.

— Французское?

— Нет, кабильское, оно означает «дорога».

— Вот видишь, он угадал, потому что завтра утром нас ждет дорога.

— Дорога куда?

— Об этом поговорим чуть позже. Сейчас я очень устал. Мне надо отдохнуть.

Место назначения

Назавтра на рассвете, под мелким дождичком, я отправился на бензоколонку заправлять грузовичок, а Лейле дал еще немного поспать. Она лежала, завернувшись в одеяло, только лицо высовывалось наружу, и сосала шерстяной краешек — я уже заметил у нее эту ночную привычку.

Рассеянно направляя в отверстие бензобака маслянистый пистолет, от которого несло дизельным топливом, я заметил рядом с насосами двух деревенских парней, которые наблюдали за мной, тоже утоляя при этом жажду своего внедорожника. Мне показалось, будто они посмеивались и понимающе перемигивались, но я был в таком состоянии, до того устал, что мне вполне могло и померещиться.

А потом за мной пристроился полицейский фургон, им тоже понадобилось заправиться. Капитан, еще более красномордый в этот утренний час, чем в конце трудового дня, высунул голову в окно с пассажирской стороны и спросил с еле приметной угрозой в голосе:

— Ну что, на этот раз и в самом деле уезжаете? Ваш подопечный останется совсем один в своей хижине…

— В самом деле! Вы меня больше не увидите! И я никого не опекаю, ясно?

Капитан, довольный тем, что ему удалось меня разозлить, убрал голову. Я решил, что этим кратким прощанием дело и кончится, но он счел необходимым, пока я вешал на место шланг, снова высунуться и прибавить:

— Знаете, когда мы решаем кого-то найти, мы его находим. Конечно, времени на это может потребоваться немало, но мы его находим!

Я промолчал. Похоже, полицейские понятия не имели о том, что у меня гостит Лейла.

Накануне вечером я предупредил эту странную девушку, проявлявшую такую сметливость, когда речь заходила о бесследном исчезновении трупов:

— Хорошо, я возьму тебя с собой, но ты должна понять, что у меня нет никаких определенных планов. Ни одно направление не привлекает меня больше других. Думаю, мы поедем на юг.

Глаза у Лейлы весело заблестели, и она, слегка зардевшись, в свою очередь, поспешила меня предупредить — с той смесью возбуждения и робости, с какой, горя желанием отдаться, призналась бы, что она девственница:

— Я никогда не видела моря!

— Сначала мы поедем в Марсель.

— Да ведь именно в этом городе я должна была… — начала она, но осеклась и посмотрела на меня так, будто хотела сказать: «Вы-то это знаете не хуже меня…»

Я промолчал, чтобы не ляпнуть очередную сверхъестественную глупость.

Затем она потребовала ответить, решусь ли я переписать сцену смерти Шульца, к которому, похоже, в самом деле привязалась.

— Посмотрим. Там будет видно, — проворчал я. — Как бы там ни было, я не хочу и не могу больше писать. Так что, если я и почеркаю в последний раз эту злосчастную рукопись, ты уж в это только не вмешивайся. У тебя будет достаточно времени, чтобы узнать, что случилось потом.

— Значит, вы согласны?

— Тебе не понять. Жди, оставь меня в покое, иди спать, на сегодня хватит, сейчас больше не будем об этом говорить!

Она немедленно улеглась и тотчас провалилась в свой беспробудный сон. А я всю ночь пытался разобраться, подвести черту. Ничего не вышло. Я был измучен, голова шла кругом. Я выпил. Побродил по дому. Тщательно вымылся и побрился. И продолжал в который раз спрашивать себя, что могла делать Жюльетта, когда она вот так припадочно решала уехать… А главное — что крылось за этой историей с провалами в памяти? Чего я такого не понял? Что я мог бы сделать? У меня в голове эхом отдавались вопросы, с которыми лезли ко мне все, кто был более или менее знаком с Жюльеттой и хотел теперь знать, куда она подевалась. Намеки. Подозрения посторонних недоброжелателей. Я был разъярен и удручен, обнаружив, что она обращалась за помощью к этому долговязому шарлатану с крепким черепом и туманными методами.