Каменное брачное ложе - [11]

Хелла ошеломленно посмотрела на него.

— Вы что же, не для этого приехали в Германию?

— Нет.

Коринф посмотрел на нее. Она была слишком озадачена, чтобы что-то сказать. По коридору к ним приближался Шнайдерхан, Великий и Могучий: медленными, широкими шагами, развернув плечи, полный чудовищной силы. Хелла взмахнула карточкой.

— Вы хотите сказать, что устроили себе небольшие каникулы за счет ГДР?

— Да нет, какие там каникулы, — сказал Коринф, — какие там каникулы. — Он поглядел вбок, на яйцо с ключом, которое Шнайдерхан отдал портье: номер 17. — Вы знакомы с моим другом, Джозефом Маккарти?[16]

Хелла потушила сигарету.

— Ладно. Пошли в луна-парк.

— Идите, поешьте спокойно. Я сам найду дорогу.

— Я должна вас сопровождать, вы наш гость.

— Но если я потом расскажу об этом в Америке, — дружелюбно заметил Коринф, — например, во время свидания в политической тюрьме, как вы думаете, никому не придет в голову сказать: они тебя не оставляли одного, там нет свободы?

— Черт побери, идите один, — сказала Хелла.

Ее глаза потемнели, она смотрела на него с отвращением. Хелла сделала шаг в сторону Шнайдерхана, который искал что-то, перегнувшись через стойку; из двери выскочил портье и протянул ему фотокамеру и ремень, на котором висели футляры со сменной оптикой.

— Пожалуйста, герр профессор. Извините.

— Фрау Вибан, — сказал Коринф и взял шляпу, которая все еще лежала перед ним, — будьте моей гостьей.

— Идите, идите. И оглядывайтесь почаще, чтобы сразу заметить слежку.

— Я вас приглашаю — у меня целых двести пятьдесят марок.

— Нет, нет.

На крыльце он взял ее под руку и ощутил (шаг, и еще шаг, и все они ведут к шлангу огнетушителя, который кто-то перекрыл за моей спиной, к прерванному движению, к тьме над океаном): полная, мягкая рука. На ступеньках он оглянулся — нет ли голубого шара под деревьями, но только голые ветви шевелились среди звезд. Он рассмеялся. Когда Хелла обернулась к нему, он сказал:

— Мне весело.

— Слава Богу, — сказала Хелла.

В одной из машин, стоявших в темноте под деревьями, сидел Гюнтер рядом со своим коллегой, выставив ногу в открытую дверь; он увидел их, с показным изумлением выскользнул наружу и подскочил к своей машине, жестом приглашая садиться. Коринф подумал, что вечер удался: особенный вечер. Он отпустил руку Хеллы и подошел к Гюнтеру, который смотрел на него, улыбаясь. Коринф остановился и потрепал его по левой щеке.

— Hallo!

На крыльце что-то сверкнуло бесшумным, ослепительным огнем, озарившим деревья; оттуда шел смеющийся Шнайдерхан: он тоже смылся. На нем была зеленая охотничья шляпа с перышками, он нес фотоаппарат.

— Пока не поздно! Возьмите с собой на апекс!

ТИХИЕ ЛЕСА, МИРНЫЕ ХОЛМЫ

Свет летел вперед, выхватывая из ночи камни и клочья тумана. Эльба блеснула справа, потом слева, ложась широкими петлями меж темными холмами и городом. Фонари на мосту освещались фарами и отступали во тьму. Время от времени Коринф косился на Гюнтера, который глядел перед собой, слащаво улыбаясь. На заднем сиденье непрерывно болтал Шнайдерхан.

— Знаете ли, фрау Вибан, сфотографировать — значит, взять с собой. Помните, когда-то были переводные картинки? Корова на горном лугу. Их делали на какой-то вонючей фабричке, в бывшем складе позади гаражей — но вы снимали с них бумагу и пронесли память о них через всю жизнь. Ах, ах, моя темная комната. Как-нибудь вы должны увидеть меня за работой. Настоящий алхимик. Тот, кто уносит с собой. Темный, душный, запрятанный в глубине дома чулан, специально созданный, чтобы скрывать убийц: свет опасен. Как вы думаете, где витает мысль, когда смотришь в поблескивающую воду, а под руками возникает чудесный мир. В одно мгновение что-то случается — и сразу исчезает: это уже вчерашний день, прошлая неделя, и, если не выхватить этот момент своим аппаратом, он растворится меж звездами Большой Медведицы.

Коринфа с силой хлопнули по плечу, за спиной он слышал обезьяний хохот.

— А так этот момент существует, захвачен, украден, похищен. Не чудо ли? Водить время за нос! Потом он становится негативом, который я выбрасываю. — («Потом были Лейпциг, Ватерлоо, и — конец Бонапарту!») — Я никогда не печатаю негативов. Ладно, так это должно было быть. Или нет. Не слушайте, что я тут болтаю. В этом немного смысла. Мы все устали, пьяны или свихнулись.

По улице, вдоль которой они ехали, брели инвалиды с бумажными сумками, полными фруктов; тем из них, у кого не было рук, помогали женщины; некоторые пристраивали сумки там, где у них был — или должен был быть — детородный орган, и, вертя колеса своих колясок, сворачивали в бледном свете фонарей на поперечные улицы. Гюнтер остановился у тускло освещенных ворот, перед которыми болталось несколько мальчишек. Шнайдерхан хохотал, сидя на заднем сиденье; Коринф провел пальцем по шраму у рта, он глядел на двери напротив, через улицу. Вот откуда все они выходили с фруктами, бывшие вояки: ковыляя, хромая, опираясь на костыли, веселясь, кого-то выносили на руках. Он отвернулся, увидел ладонь Шнайдерхана на колене Хеллы и подумал: «Отлично, все, что он делает, прибавляет мне сил, потому что не я это делаю».