Каменная грудь - [82]

Заволновались бояре, нахмурилась великая княгиня.

– Господи помилуй, господи помилуй, – чуть слышно зашептала она поблекшими губами, стараясь глубже уйти в кресло от устремленного на нее взора. – «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй и спаси рабу твою Елену».[50]

Сухие пальцы перебирали на коленях четки из красного янтаря. Потом она выпрямилась, произнесла твердым голосом:

– По обычаям предков наших, каждый тать-злоумышленник испытывается огнем, дабы боги сами решили его участь.

– Ба-а-тюшки!.. Недаром всю ночь хвосты петушиные снились, ой, боюсь, берегивка моя, жутко, – хватала подругу за руки девица в платье с черными мухами.

– Испытать Златолиста огнем!

Волхвы принесли железное в окалине горнило, пододвинули к узнику. Затем кто-то в белом ловко, быстро вздул огонь, будто из рукава его достал. Когда угли достаточно раскалились, волхвы подняли княжеский меч, всунули в огонь его булатную рукоять. Застучали молотки – Златолиста расковывали. Цепь упала на пол, витязь вздохнул и подошел к горнилу.

Волхвы расчистили дорогу; в открытые двери был виден мокрый черно-бархатный ствол дуба, залитый бледным солнцем, и кусок свежего осеннего неба.

– Возьми этот меч – ты ведь зарился на него, понеси к священному дубу и сруби дуб у корня. Коли срубишь, приемлешь милость божескую и нашу. Княжий суд – господень промысел.

Златолист, словно очнувшись от тяжкого сна, рассеянно оглядел присутствующих, их настороженные, испуганные, потупленные и немигающие глаза, пышные бороды волхвов, обозначившие путь к заветному дубу, золото и парчу женских нарядов. Все ждали.

Не спеша, с достоинством, как и подобает кмету, протянул руку к раскаленной рукояти.

Вот он – хранитель власти, который помог бы древлянам утвердиться в Киеве, возвысить Искоростень, захватить великий путь «из варяг в греки», отомстить за отцов. Он лежит распростертый, охваченный красным, как знамя Киева, пламенем – княжеская власть над многими, многими городами необъятной Русской земли!

Дрогнула рука Златолиста, он увидел светлые детские глаза Владимира, с испугом глядевшие на него.

В каком-то отчаянном порыве, в безумном желании повергнуть в прах могучее дерево, он схватил меч, замахнулся им, спотыкаясь, бросился к выходу. Трещала, лопаясь, кожа.

– А-а-а! – закричали, заметались люди, будто стадо лебедей, застигнутое снежной бурей.

Кровь хлынула из носа Златолиста; вдыхая тошнотворный запах горелого мяса, ощущая невыносимую боль во всем теле, он выбежал на крыльцо и покатился по мраморным ступеням. Но не остался лежать; с живучестью кошки вскочил на ноги, сверхчеловеческим усилием поднял над головой меч. Не слушались руки, обрывалось сердце, с ужасающей быстротой деревенело все тело… Златолист выкрикнул что-то нечленораздельное и ударил мечом о влажный ствол дуба… Ослепило солнце, зашептались листья, а может, то ветер подул, только витязь пошатнулся, бессильно прислонился белым лицом к коре священного дерева, сдирая кожу и волосы, сполз по нему в беспамятстве.

– Смерть ему, смерть! – заголосили кругом. – Боги рассудили.

– Да, Бог рассудил! – повторила княгиня.

Волхвы подобрали Златолиста и понесли к стоящей поодаль повозке; подняли его на руках, как воина, сраженного в бою.

К Доброгасту подошел Блуд:

– Немедля ступай в покои княгини. Там Судислава.

Проронив это, он ласково улыбнулся и как-то боком засеменил к выходу прочь.

Доброгаст повернул голову, встретился глазами с Ольгой, она, как бы подтверждая сказанное вельможей, кивнула головой и тут же забыла о его существовании. Перед ней проходили племена, народы, весь этот смятенный, ищущий мир, молодой, полный сил, олицетворением которого был ее сын Святослав. Она жадно всматривалась в этот мир, искала в нем труды своих рук. Знала, что скоро умрет, но где-то далеко, на востоке, будет вечно катиться могучая река, которую Святослав завоевал, дал ей имя своей матери.

Что испытывал Доброгаст, видя врага приговоренным? Облегчение и только: ни торжества, ни злорадства, ни чувства удовлетворенной мести. Впрочем, ему некогда было размышлять – у княгини ждала Судислава.

Доброгаст протиснулся сквозь шумящую толпу, стал подниматься по знакомой лестнице, ведущей в покои Ольги. Перед дверью он на минуту остановился, поправил волосы и вошел – темно… В следующее мгновение страшный удар по голове согнул его так, что пальцы коснулись пола. Из-за пазухи выпал серебряный бубенчик и покатился, зазвенел девичьим милым голоском. Доброгаст попытался дотянуться до него. Стал на колени, но почувствовал новый удар. На него набросили жаркую медвежью полость и били долго, ожесточенно. Топали вокруг него люди, приговаривали:

– Смерть холопу подлому, смерть рабу.

Били чем-то тяжелым по голове, вышибали разум. Не мог пошевелиться. Но все его существо встало на дыбы, сосредоточилось в одном: «Нет, врете, не раб я!» Зазвенело в ухе, перебили, наверное, перепонку, ткнули чем-то, в глаз, стараются выдавить. Светлый разум его помутился. «Какая воля? Где она?» Все темней и темней в голове. Удар в лицо сапогом. Блеснула подковка на каблуке… Удар в грудь! «Вот где воля! Не выколотить вам ее, убийцы…»