Камень-обманка - [18]

Затем чех порылся в карманах и передал Занкевичу телеграмму.

— Получена полчаса назад, — сказал он, вздыхая, точно сожалел, что вручает депешу так поздно. — Вельми обяжете, сообщив адмиралу.

Занкевич пробежал глазами текст бланка и раздраженно похрустел пальцами. Генерал Лохвицкий, тот самый, которому Колчак приказал взять под свою руку иркутский гарнизон, решительно советовал правителю приостановить движение к городу. Столица Восточной Сибири почти полностью находилась под контролем красных.

Прощаясь, Гассек сказал:

— Генерал Жанен просил указать адмиралу: если последний пожелает, ему будет предоставлена полная свобода действий.

— То есть?

— То есть он волен поступить, как хочет.

Это могло значить только одно: союзники ставят на Колчаке крест, как на верховном правителе.

Занкевич немедля доложил обо всем адмиралу и передал телеграмму.

Колчак не помнит теперь, какой была его реакция на подлое предложение Жанена: может быть, он кричал, а может, дьявольски усмехнулся и произнес подходящую хрестоматийную фразу. Потом, чуть поостыв, сказал Занкевичу:

— Всё тлен, Максим Иванович. Генерал Пепеляев переоделся в крестьянское платье и бежал из Томска на восток. Барон Будберг заболел и теперь воюет со смертью в Маньчжурии. Министры — ныне зрители, и я ничего не знаю. Положительно ничего. Ни с фронтом, ни с тылом, ни с союзниками нет связи. Я устал. Пусть будет, что будет.

Двадцать восьмого декабря Колчак сделал еще одну попытку апеллировать к чести и совести Жанена. Он послал в Иркутск депешу, в которой просил француза принять все возможные меры, чтобы продвинуть эшелон во Владивосток. Как адмирал узнал позже, телеграмма была перехвачена коммунистами в Иннокентьевской и попала не к Жанену, а в Иркутский и Черемховский комитеты большевиков.

Почти две недели торчали поезда Колчака, зажатые порожняком, в Нижнеудинске. Личный конвой адмирала и чехи день и ночь несли караульную службу на станции. Но это было совсем непрочное кольцо, его в любую минуту могли прорвать партизаны и бурлящие от негодования нижнеудинцы.

Колчак чувствовал себя заброшенным и обреченным. Он не верил уже никому: ни Занкевичу, пытавшемуся суетой и многословием прикрыть свою растерянность, ни адъютантам, ни конвою. Единственным человеком, который не давал ему окончательно упасть духом, была молодая женщина, связавшая без колебаний с ним свою судьбу. Немного неправильные черты лица не портили ее красоту, а спокойствие и обаяние, исходившие от этой женщины, не давали злым языкам слишком уж чернить ее и его репутацию. Колчак знал, что любители замочных скважин треплют ее имя, но все-таки делают это с опаской и внутренней робостью.

Анна Васильевна Тимирева, оставившая высокопоставленного мужа и ушедшая к Колчаку, была почти вдвое моложе адмирала. Однако Колчак ни разу не ощутил в ее поведении попытки покрасоваться этим преимуществом.

Теперь они сидели в салоне и молчали, не глядя друг на друга.

В салон торопливо вошел Занкевич, пробормотал, нервно потирая виски:

— Из Иркутска ничего утешительного. Формально там правит какой-то Политцентр — эсеры и земцы. Однако дышит на ладан. Командуют большевики. И в городе, и на запад от него.

Еще в ноябре Колчак получил сообщение из Иркутска. Контрразведка доносила о создании Политцентра и его программе. Последняя была приложена к сводке, В ней говорилось:

«Мы произведем переворот силами армии генерала Пепеляева и местных распропагандированных гарнизонов, мы поставим Гайду во главе Сибирской армии и остановим наступление Красной Армии под Мариинском, если будет сдан Омск. Мы выбросим большевиков из Сибири и остановимся на Урале; не желая воевать с Советской Россией, мы создадим социалистическое правительство, которое немедленно приступит к созыву земского собора…»

Колчак ничего не понял тогда в этой каше политических воплей, кроме одного: «И ты, Брут…»

— Пепеляев… Гайда… Эсеры… Воистину содом и гоморра… — бормотал он теперь, тоскливо глядя на Занкевича.

Наконец кивнул генералу.

— Вы свободны…

Минутой позже появился Гассек, чтобы передать новую инструкцию союзных войск. Штаб Жанена предлагал Колчаку прицепить свой вагон к эшелону чехов и под их охраной пробиваться на восток. Остальные гражданские и военные чины должны остаться в Нижнеудинске до особых распоряжений.

Это был, конечно, смертельный риск — ехать прямо в пламя красного пожара. И Колчак решил отказаться. Он спросил Гассека:

— Где высокие комиссары?

— Еще в Иркутске. Там же — японская военная миссия майора Токеда и, кажется, французы. Остальные — в пути на Дальний Восток.

— Хорошо… Идите, майор, я подумаю.

Попросив Занкевича на время оставить салон, Колчак остался один на один с Тимиревой.

— Я не вижу другого выхода, кроме пули в лоб, — сказал он, криво усмехаясь. — Это, вероятно, единственное, что может избавить меня от петли большевиков.

Тимирева сказала мягко:

— Вы не должны так волноваться и впадать в крайности. Всегда можно найти выход, если подумать.

— Вы что-нибудь предлагаете?

— Да.

Колчак раздраженно улыбнулся.

— Что же?

— Уйти в Монголию. У нас есть верные люди, и это немало. Чехи не станут мешать: у них приказ Жанена.