Камень на камень - [140]

— Мне тут Возняков советуют, — сказал я. — Но я, пожалуй, Хмеля найму.

— Найми Хмеля, — резко бросил он. — Возняки — портачи.

Я знал, что портачи, и нарочно про них сказал, чтобы ксендз посоветовал Хмеля. Мне хотелось, чтобы вышло, будто он меня уговорил Хмеля нанять, тогда, может, и за место поменьше возьмет. А он ничего не взял. Только махнул рукой, когда я у него спросил: сколько, отец?

— Пусть тебе хоть там спокойно лежится. Нисколько.

Правду сказать, с Хмелем я уже сговорился. Как вернулся из больницы, прямо с автобуса пошел к нему. Он недалеко от остановки жил, я и подумал, зайду и сразу узнаю, сколько чего для такого склепа нужно, ну и возьмется ли он и когда. Нечего откладывать, раз-другой отложишь, а дальше само отложится, навсегда. Но Хмеля я не застал, жена только была дома.

— О господи, вернулся! — обрадовалась она, похоже, от души. — А мой к брату в Болешицы пошел. И чего спешишь со склепом? Не старый еще. Может, больной?

— Не больной. Скажите вашему, я в воскресенье зайду. А что там у меня дома, не знаете?

— Ты еще дома не был?

— Прямо с автобуса, хотел с вашим сразу по дороге…

— Ну что там может быть, придешь — увидишь.

— А как Михал?

— Видала я его тут как-то, с месяц назад, у магазина стоял. Ну что, Михась, не скучаешь по Шимеку, спросила. А коровы твои — одна вроде у Божыха, а другую Таляра взял. Лошадь где, не скажу. Говорили, да я позабыла. Столько хлопот, всего не упомнишь.

Лошадь была у Солуха, мне по дороге Стах Кветень сказал.

— Заморили тебе коня, не признаешь. Ихний в конюшне стоял, а на твоем пахали. Ты что, теперь навсегда кулявый?

Еще Стах мне сказал, что померла Валишиха, что Ясек Чумчум разбился на мотоцикле. И что собаки у меня нет, но он не знает, то ли сама сорвалась с цепи, то ли ее кто спустил, известное дело, собака. Да я могу у Микуса взять щенка, у него недавно сука ощенилась. Михала он видел, но когда ж это было, когда это было? Ах да, сидел как-то на крылечке и осколком стекла морковь скоблил. Хороша морковка, а, Михал? Ешь, ешь, от моркови кровь прибывает. Вон, Ментус идут, может, они видели. Не видали, Ментус, Шимекова Михала?

— А в хате его нету?

— Не знаю, я из больницы вернулся, с автобуса иду.

— В хате небось. Где ему еще быть? Ты теперь с палками ходить будешь? До конца, что ль?

— Не так уж много мне до конца осталось, Валерьян.

— Много немного, а нынче за день больше набегаешься, чем, бывало, за месяц. Вот и не скажи, может, у тебя еще долгий путь впереди. А мне — один шаг шагнуть.

— Да вы хорошо выглядите.

— Снаружи, может, а нутро у меня как у той старой вербы, что росла за мостиком. Схожу только к сестре в Зохчицы и помру.

Не было Михала дома. Я обошел двор, овин, хлевы, накричался: Михал! Михал! Везде разруха. Стал искать, вдруг где-нибудь в мешке завалялись остатки зерна, я бы свез на мельницу, на хлеб. Был бы хлеб, считай, и начало есть. Но ни зерна в мешке, ни мешков. А я три оставил. Один с рожью, другой с отрубями и третий пустой. Зашел в сад, там несколько деревьев стоят засохшие, да и остальные какие-то хилые, кривые, и весь сад вытоптан, как гумно. Потом слазил на чердак, с грехом пополам поднялся, спускаться было трудней. Потом посидел в горнице, подумал обо всем об этом, хотя чего тут было думать, и так ясно — надо сначала начинать. Первым делом встал и потащился в деревню разыскивать Михала.

Обошел ближайших соседей, тут закрыто, там закрыто, все в поле, понятно — страда. У Кусьмереков только Рысек был.

— Не видал, Рысек, Михала?

— Какого Михала? — Башка всклокоченная, зенки красные, видать, вчера крепко набрался, в техникум не ездит, каникулы.

— Ну, брата моего.

— А, старика этого.

— Совсем он не старик.

— Как не старик? Борода вот посюда, как у этого, ну, Иисуса Христа, или у того, другого.

— Борода у него? Не знал.

— Борода. Выпьете, дядя, стопочку? Голова трещит, а тут еще отец велел в поле идти. Я им говорю, кончайте рожь сеять. Кукурузой надо все засадить и разводить скотину. Телят, свиней, представляете, сколько можно заработать? Я бы себе мотоцикл купил. А то машину.

Зашел я к Калуже, через два дома от Кусьмереков, но застал только старую Калужиху, она сидела на скамеечке и кормила кур.

— Не видали, бабуся, Михала?

— Ой, вернулся, слава тебе господи! Мы уж думали, не вернешься. Михала? Да я, золотенький, никуда теперь не хожу. Ноги отказываются носить. Разве только на дорогу и выйдешь. Когда ж это ты охромел? На обе ноги? Ирка наша вторую дочку уже родила, а ирод этот и не думает жениться. Где ж такое видано? А девка — кровь с молоком. Ох, ну и жизнь настала.

Я вспомнил, Хмелева жена говорила, что одна моя корова у Божыха. Может, и Михал там. Но была только корова. А Михал приходил к ним, но сейчас нет, с весны не приходит. Раз только недавно заглянул, дала ему баба моя миску капусты, все умял, она еще подложила, и хлеба с полбуханки съел. Спроси у Козяры. Говорили, он с Козярой сено свозил. Ну ладно, давай тогда мою корову. Взял корову за веревку, вывел из хлева, а Божых — что с меня причитается.

— За что?

— Как за что? За корову. Целый год у нас простояла, как Пражух помер.