Камень - [4]

Опору духа в самом деле

Ты в доказательстве искал?

Что звук? Шестнадцатые доли,

Органа многосложный крик,

Лишь воркотня твоя, не боле,

О, несговорчивый старик!

И лютеранский проповедник

На черной кафедре своей

С твоими, гневный собеседник,

Мешает звук своих речей.

1913

«В спокойных пригородах снег…»

В спокойных пригородах снег

Сгребают дворники лопатами;

Я с мужиками бородатыми

Иду, прохожий человек.

Мелькают женщины в платках,

И тявкают дворняжки шалые,

И самоваров розы алые

Горят в трактирах и домах.

1913

«Мы напряженного молчанья не выносим…»

Мы напряженного молчанья не выносим —

Несовершенство душ обидно, наконец!

И в замешательстве уж объявился чтец,

И радостно его приветствовали: «Просим!»

Я так и знал, кто здесь присутствовал незримо:

Кошмарный человек читает «Улялюм».

Значенье – суета, и слово – только шум,

Когда фонетика служанка серафима.

О доме Эшеров Эдгара пела арфа.

Безумный воду пил, очнулся и умолк…

Я был на улице. Свистел осенний шелк…

1913

Адмиралтейство

В столице северной томится пыльный тополь,

Запутался в листве прозрачный циферблат,

И в темной зелени фрегат или акрополь

Сияет издали, воде и небу брат.

Ладья воздушная и мачта-недотрога,

Служа линейкою преемникам Петра,

Он учит: красота – не прихоть полубога,

А хищный глазомер простого столяра.

Нам четырех стихий приязненно господство,

Но создал пятую свободный человек.

Не отрицает ли пространства превосходство

Сей целомудренно построенный ковчег?

Сердито лепятся капризные медузы,

Как плуги брошены, ржавеют якоря;

И вот разорваны трех измерений узы,

И открываются всемирные моря.

1913

«В таверне воровская шайка…»

В таверне воровская шайка

Всю ночь играла в домино.

Пришла с яичницей хозяйка;

Монахи выпили вино.

На башне спорили химеры:

Которая из них урод?

А утром проповедник серый

В палатки призывал народ.

На рынке возятся собаки,

Менялы щелкает замок.

У вечности ворует всякий;

А вечность – как морской песок:

Он осыпается с телеги —

Не хватит на мешки рогож —

И, недовольный, о ночлеге

Монах рассказывает ложь!

1913

Кинематограф

Кинематограф. Три скамейки.

Сентиментальная горячка.

Аристократка и богачка

В сетях соперницы-злодейки.

Не удержать любви полета:

Она ни в чем не виновата!

Самоотверженно, как брата,

Любила лейтенанта флота.

А он скитается в пустыне —

Седого графа сын побочный.

Так начинается лубочный

Роман красавицы-графини.

И в исступленьи, как гитана,

Она заламывает руки.

Разлука; бешеные звуки

Затравленного фортепьяно.

В груди доверчивой и слабой

Еще достаточно отваги

Похитить важные бумаги

Для неприятельского штаба.

И по каштановой аллее

Чудовищный мотор несется,

Стрекочет лента, сердце бьется

Тревожнее и веселее…

В дорожном платье, с саквояжем,

В автомобиле и в вагоне,

Она боится лишь погони,

Сухим измучена миражем.

Какая горькая нелепость:

Цель не оправдывает средства!

Ему – отцовское наследство,

А ей – пожизненная крепость!

1913

Теннис

Средь аляповатых дач,

Где шатается шарманка,

Сам собой летает мяч —

Как волшебная приманка.

Кто, смиривший грубый пыл,

Облеченный в снег альпийский,

С резвой девушкой вступил

В поединок олимпийский?

Слишком дряхлы струны лир:

Золотой ракеты струны

Укрепил и бросил в мир

Англичанин вечно юный!

Он творит игры обряд,

Так легко вооруженный,

Как аттический солдат,

В своего врага влюбленный!

Май. Грозовых туч клочки.

Неживая зелень чахнет.

Всё моторы и гудки —

И сирень бензином пахнет.

Ключевую воду пьет

Из ковша спортсмэн веселый;

И опять война идет,

И мелькает локоть голый!

1913

Американка

Американка в двадцать лет

Должна добраться до Египта,

Забыв «Титаника» совет,

Что спит на дне, мрачнее крипта.

В Америке гудки поют,

И красных небоскребов трубы

Холодным тучам отдают

Свои прокопченные губы.

И в Лувре океана дочь

Стоит, прекрасная, как тополь;

Чтоб мрамор сахарный толочь,

Влезает белкой на Акрополь.

Не понимая ничего,

Читает «Фауста» в вагоне

И сожалеет, отчего

Людовик больше не на троне.

1913

Домби и сын

Когда, пронзительнее свиста,

Я слышу английский язык —

Я вижу Оливера Твиста

Над кипами конторских книг.

У Чарльза Диккенса спросите,

Что было в Лондоне тогда:

Контора Домби в старом Сити

И Темзы желтая вода.

Дожди и слезы. Белокурый

И нежный мальчик Домби-сын;

Веселых клерков каламбуры

Не понимает он один.

В конторе сломанные стулья;

На шиллинги и пенсы счет;

Как пчелы, вылетев из улья,

Роятся цифры круглый год.

А грязных адвокатов жало

Работает в табачной мгле —

И вот, как старая мочала,

Банкрот болтается в петле.

На стороне врагов законы:

Ему ничем нельзя помочь!

И клетчатые панталоны,

Рыдая, обнимает дочь…

1913

«Отравлен хлеб и воздух выпит…»

Отравлен хлеб и воздух выпит.

Как трудно раны врачевать!

Иосиф, проданный в Египет,

Не мог сильнее тосковать!

Под звездным небом бедуины,

Закрыв глаза и на коне,

Слагают вольные былины

О смутно пережитом дне.

Немного нужно для наитий:

Кто потерял в песке колчан;

Кто выменял коня – событий

Рассеивается туман;

И, если подлинно поется

И полной грудью наконец,

Всё исчезает – остается

Пространство, звезды и певец!

1913

«Летают Валькирии, поют смычки…»

Летают Валькирии, поют смычки.

Громоздкая опера к концу идет.

С тяжелыми шубами гайдуки

На мраморных лестницах ждут господ.

Уж занавес наглухо упасть готов;

Еще рукоплещет в райке глупец.

Извозчики пляшут вокруг костров.