Камень - [12]

И плачет кукушка на каменной башне своей,

И бледная жница,

сходящая в мир бездыханный,

Тихонько шевелит огромные спицы теней,

И желтой соломой бросает

на пол деревянный…

1920

«Я наравне с другими…»

Я наравне с другими

Хочу тебе служить,

От ревности сухими

Губами ворожить.

Не утоляет слово

Мне пересохших уст,

И без тебя мне снова

Дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,

Но я тебя хочу,

И сам себя несу я,

Как жертву палачу.

Тебя не назову я

Ни радость, ни любовь.

На дикую, чужую

Мне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,

И я скажу тебе,

Не радость, а мученье

Я нахожу в тебе.

И словно преступленье

Меня к тебе влечет

Искусанный в смятеньи

Вишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее,

Мне страшно без тебя,

Я никогда сильнее

Не чувствовал тебя,

И всё, чего хочу я,

Я вижу наяву.

Я больше не ревную,

Но я тебя зову.

1920

«Я в хоровод теней, топтавших нежный луг…»

Я в хоровод теней, топтавших нежный луг,

С певучим именем вмешался,

Но всё растаяло, и только слабый звук

В туманной памяти остался.

Сначала думал я, что имя – серафим

И тела легкого дичился,

Немного дней прошло, и я смешался с ним

И в милой тени растворился.

И снова яблоня теряет дикий плод,

И тайный образ мне мелькает,

И богохульствует, и сам себя клянет,

И угли ревности глотает.

А счастье катится, как обруч золотой,

Чужую волю исполняя,

И ты гоняешься за легкою весной,

Ладонью воздух рассекая.

И так устроено, что не выходим мы

Из заколдованного круга,

Земли девической упругие холмы

Лежат спеленутые туго.

1920

1921–1925

Концерт на вокзале

Нельзя дышать, и твердь кишит червями,

И ни одна звезда не говорит,

Но, видит Бог, есть музыка над нами,

Дрожит вокзал от пенья Аонид

И снова, паровозными свистками

Разорванный, скрипичный воздух слит.

Огромный парк. Вокзала шар стеклянный.

Железный мир опять заворожен.

На звучный пир в элизиум туманный

Торжественно уносится вагон.

Павлиний крик и рокот фортепьянный —

Я опоздал. Мне страшно. Это сон.

И я вхожу в стеклянный лес вокзала,

Скрипичный строй в смятеньи и слезах.

Ночного хора дикое начало,

И запах роз в гниющих парниках,

Где под стеклянным небом ночевала

Родная тень в кочующих толпах.

И мнится мне: весь в музыке и пене,

Железный мир так нищенски дрожит,

В стеклянные я упираюсь сени;

<Горячий пар зрачки смычков слепит.>

Куда же ты? На тризне милой тени

В последний раз нам музыка звучит.

<1923?>

«Умывался ночью на дворе…»

Умывался ночью на дворе —

Твердь сияла грубыми звездами.

Звездный луч – как соль на топоре,

Стынет бочка с полными краями.

На замок закрыты ворота,

И земля по совести сурова.

Чище правды свежего холста

Вряд ли где отыщется основа.

Тает в бочке, словно соль, звезда,

И вода студеная чернее,

Чище смерть, соленее беда,

И земля правдивей и страшнее.

1921

«Кому зима – арак и пунш голубоглазый…»

Кому зима – арак и пунш голубоглазый,

Кому душистое с корицею вино,

Кому жестоких звезд соленые приказы

В избушку дымную перенести дано.

Немного теплого куриного помета

И бестолкового овечьего тепла;

Я всё отдам за жизнь —

мне так нужна забота —

И спичка серная меня б согреть могла.

Взгляни: в моей руке лишь глиняная крынка,

И верещанье звезд щекочет слабый слух,

Но желтизну травы и теплоту суглинка

Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух.

Тихонько гладить шерсть и ворошить солому,

Как яблоня зимой в рогоже голодать,

Тянуться с нежностью

бессмысленно к чужому,

И шарить в пустоте, и терпеливо ждать.

Пусть <заговорщики> торопятся по снегу

Отарою овец и хрупкий наст скрипит,

Кому зима – полынь

и горький дым к ночлегу —

Кому – крутая соль торжественных обид.

О, если бы поднять

фонарь на длинной палке,

С собакой впереди идти под солью звезд

И с петухом в горшке

прийти на двор к гадалке.

А белый, белый снег до боли очи ест.

1922

«С розовой пеной усталости у мягких губ…»

С розовой пеной усталости у мягких губ

Яростно волны зеленые роет бык,

Фыркает, гребли не любит – женолюб,

Ноша хребту непривычна, и труд велик.

Изредка выскочит дельфина колесо

Да повстречается морской колючий еж,

Нежные руки Европы – берите всё,

Где ты для выи желанней ярмо найдешь.

Горько внимает Европа могучий плеск,

Тучное море кругом закипает в ключ,

Видно, страшит ее вод маслянистый блеск,

И соскользнуть бы хотелось с шершавых круч.

О, сколько раз ей милее уключин скрип,

Лоном широкая палуба, гурт овец

И за высокой кормою мельканье рыб —

С нею безвесельный дальше плывет гребец.

1922

«Холодок щекочет темя…»

Холодок щекочет темя

И нельзя признаться вдруг,

И меня срезает время,

Как скосило твой каблук.

Жизнь себя перемогает,

Понемногу тает звук,

Всё чего-то не хватает,

Что-то вспомнить недосуг.

А ведь раньше лучше было,

И пожалуй, не сравнишь,

Как ты прежде шелестила,

Кровь, как нынче шелестишь.

Видно, даром не проходит

Шевеленье этих губ,

И вершина колобродит,

Обреченная на сруб.

1922

«Как растет хлебов опара…»

Как растет хлебов опара,

Поначалу хороша,

И беснуется от жару

Домовитая душа, —

Словно хлебные Софии

С херувимского стола

Круглым жаром налитые

Поднимают купола.

Чтобы силой, или лаской

Чудный выманить припек,

Время – царственный подпасок —

Ловит слово-колобок.

И свое находит место

Черствый пасынок веков,

Усыхающий довесок

Прежде вынутых хлебов.

1922

«Я не знаю, с каких пор…»

Я не знаю, с каких пор

Эта песенка началась —

Не по ней ли шуршит вор,