Камень астерикс - [76]
— Но бойся! — говорил он. — Ты почти опоздал, но есть несколько мгновений в твоем распоряжении; еще бьется синяя жила на шее — ломкая, хрупкая, окостеневшая от старости. И не забудь, скоро шесть, а поезд отходит в девять, в девять, в девять!
Часы на Адмиралтействе пробили пять.
На скамейку по обеим сторонам Девочкина сели хорошенькие барышни; они похожи были на цветы, и между ними была Феня; она насмешливо смотрела на него, и они пересмеивались перекрестным смехом. Девочкин сорвался с места и помчался по Гороховой.
На лестнице захватило дыхание. Он остановился и ощупал нож. Его не было. — Изменил! — чуть не крикнул Девочкин. Стол обыскивать себя, и нашел в боковом кармане пиджака.
— Я у твоего сердца, — успокоил его нож. — Тебе легче достать его из кармана, когда придет мгновение, а иначе старик может заметить. Но бойся, я сослужу тебе последнюю службу, останешься доволен.
Но по мере того, как поднимался Девочкин, тяжелели его ноги, свинцовая была у него поступь, прилипали к ступенькам подошвы его заплатанных сапог. Все медленнее шел он. Страшно билось сердце.
— Вперед! — ободрял нож. — Ничего не может быть драгоценнее времени. Выиграешь не двести тысяч, а полмиллиона. Не изменю тебе, не изменю, я тебе верен. И хрупка и ломка старческая жила на шее!
Резко позвонил Девочкин у дверей. И уже не так храбро позвонил второй раз. Совсем тихо позвонил он третий раз. Слышно было, как звонит звонок, но ничьи шаги не раздавались за дверями. А старик последнее время шаркал тяжелыми сапогами или шлепал и стучал каблуками опорок по каменным плиткам передней.
Посоветовал нож:
— Нажми крепче.
Навалился на пуговку Порфирий Калистратович, и, должно быть, лопнул воздушный прибор, сжался каучук, ушла кнопка далеко в канал звонка. Мертвая тишина водворилась за дверями. С чердака спускался дворник.
— А что, нет дома Александра Гавриловича? — спросил Девочкин.
— Как приехал часа в два этак, больной-пребольной — так и не видно с тех пор. Как бы чего не случилось.
— Дверь ломать, что ли? — бледный и трясущийся от ужаса, сказал Девочкин, охваченный мучительным предчувствием, разрушающим его замысел, с которым он носился более десяти лет.
— Он те взломает, — вскричал дворник, — бяды не оберешься! Он там деньги считает, а после выскочит и шею накостыляет. До завтра подождать надоть.
— А кабы в полицию дать знать? — пролепетал Девочкин.
— Успеется, — сказал дворник, спускаясь с лестницы.
Остался один на площадке Порфирий Калистратович.
Пробовал смотреть в замочную скважину — ничего, кроме мрака, не видел; пробовал стучать, глухо отдавался стук в квартире. Липкий пот проступил на висках и на лбу. Он сел на ступеньку и уронил голову на руки.
Две тени, как два призрака, молча поднимались по лестнице — лаврские монахи. Один черный, другой рыжий с проседью. Девочкин с нескрываемой ненавистью посмотрел на них.
— Дома нет! — крикнул он монахам.
Они подошли к дверям.
— И звонок не действует, — сказал рыжий.
А черный вынул часы из-под рясы, посмотрел, покачал головой.
— А когда же он вышел? — глядя вниз на невзрачного человечка, спросил рыжий монах.
Девочкин, не поднимая головы, отвечал:
— Утром был у нотариуса и, дворник говорит, вернулся.
— У нотариуса? — с испугом переспросил черный и, обратившись к рыжему, вполголоса сказал: — А предполагал домашним порядком.
— Слаб, — сказал рыжий, — очень слаб. Уже вчера он очень слаб был.
— Полагаете, что куда ушел и возвращения Александра Гавриловича ожидаете? — свысока обратился к Девочкину черный монах.
Опять не оборачиваясь, отвечал Девочкин:
— Так сижу. Александр Гаврилович уже, может, там, откуда не возвращаются.
Он вздохнул, и замолчали монахи — затаили дыхание.
— А почему же вы допускаете столь роковой финал? — спросили монахи после паузы.
— А потому что ничего другого не могу предположить.
— А вы кто же будете? — спросил его черный.
— Никто.
— Странный ответ, юноша, — сказал черный.
— Непочтительный, — пояснил рыжий.
— Я ничтожный человек, и что вам до меня, святые отцы? И не для исповеди сижу я здесь.
Монахи переглянулись.
— Уж не родственник ли будете? — ласковее спросил рыжий монах.
— Мог бы кровно породниться!
Монахи подняли рясы и сели на ступеньки по обеим сторонам Девочкина.
— Как вы говорите?
— Со мной тайна моя умрет.
— Тайна? — осторожно спросил черный монах, наклоняясь к Девочкину и обдавая его запахом духов и ладана.
— Жил мечтаниями и получил кукиш с маслом! — горестно сказал Девочкин.
— Невежественно говорите, — досадливо возразил черный монах.
— Уж сегодня должен был положить конец мечтам, но глянул в замочную скважину и увидел только кукиш с маслом, с усмешкой протянутый мне судьбой.
Девочкин вскочил и, не оглядываясь на монахов, сошел с лестницы.
Совсем было темно. С черного неба сеялась холодная изморозь; с моря дул ветер, и странно вытягивались и сокращались тени людей и животных на мокрой мостовой при бледном электричестве. Жужжали трамваи, и людей, сидевших, словно немые сновидения, за стеклами вагона, влекла в житейскую сутолоку таинственная искра, вдруг рассыпаясь в воздухе голубыми, красными и зелеными огнями.
Долго ходил Девочкин по улице без определенной цели. Дошел до Варшавского вокзала и видел, как отошел поезд, который должен был увезти его с полмиллионом в чемодане, если бы не «кукиш с маслом». На обратном пути он прижал нож к сердцу движением руки.
