Калямбра - [70]

– Как там твое зерно? – спросил я Лиса сразу же, как только он появился.

– Зерно? Какое зерно? – Лис, казалось, ничего не помнил.

– То, которое должно было прорасти?

– Ах, это! – равнодушно протянул он и добавил, зевнув: – Проросло, бедняжечка! Куда ж ему деться! Сначала оно, конечно же, немножечко повоображало себе Бог весть что, а потом и проросло. Зерна иногда такие манерные!

– А если б оно не проросло?

– Как это? Есть же закон: если что-то не получается сразу, а ты старался изо всех своих сил, то надо оставить это в покое – оно само сделается. Вот! А видел бы ты, как я подкладывал это зерно одному зерновому академику! И как он потом скакал от радости! Просто как бушмен вокруг костра! Кстати! Давно подозревал, что в изъявлении радости академики очень похожи на бушменов! Ах, какое верное наблюдение!

Лис вдруг замолчал. Казалось, он к чему-то прислушивается.

– А хочешь, сейчас побываем на суде над правителями? – спросил он неожиданно.

– А что это будет Страшный суд?

– Ну, для правителей он, может быть, и страшный.

– А почему этот суд только для правителей?

– Остальных судить – только время тратить. Так что, полетели?

– Полетели, – сказал я.

Не знаю, что на языке Лиса значило «полетели», но только в ту же минуту мы оказались за шторой в большой зале старинного замка. Было зябко и очень не по себе, а сводчатые потолки там так высоки, что могли бы поспорить с потолками в соборе. Я огляделся. А может, это и был собор.

– Это собор? – спросил я у Лиса шепотом. Я почему-то стал говорить шепотом.

– Это судный замок! – так же шепотом проговорил Лис. – Тут и происходит суд. Сейчас начнут.

Зал между тем наполнялся народом. Люди входили молча и молча выстраивались вдоль стен. Мрачные высокие своды ловили на себя блики от огромного камина, а тысячи свечей освещали те закоулки, до которых свету от огня в камине было не добраться.

Я тихонечко разглядывал людей, стоящих в зале. То были мужчины и женщины в богатых старинных одеждах, украшенных драгоценностями. Их головы венчали короны.

– Юлий Цезарь! – воскликнул кто-то громовым голосом. – Сын Филиппа Александр! Эдуард Четвертый! Герцог Глостер, Ричард Третий!

– Кто это? – спросил я шепотом у Лиса.

– Городор! – прошипел он. – Главный судья!

Я высунулся из-за шторы и увидел высокого сурового старца. Он сидел за огромным столом на возвышении. Седые волосы его разметались по плечам, а от его голоса шли мурашки по коже.

– Ричард Второй!

– Зачем он произносит их имена? – спросил я тихонечко у Лиса.

– Это перекличка! У них сначала всегда перекличка, а потом суд над новеньким. Все должны быть, – прошелестел Лис.

– Екатерина Первая!

Я выглянул из-за шторы. Екатерину Первую я не увидел, зато мне вдруг показалось, что лица всех этих королей и правителей то приближаются ко мне, то удаляются, и по мере приближения они меняются, начинают обрастать шерстью или чешуей, и вот уже из королевского воротничка торчит голова кабана, рыло свиньи или голова гадюки.

А потом они удаляются, и чешуя и шерсть снова становятся лицом. Жуткий холод пронзил меня.

– Что это? – спросил я у Лиса изменившимся голосом.

– У них меняется сущность! Близок суд, и сущность это чувствует! – сказал он мне.

– Уинстон Черчилль, благородный граф Мальборо!

– А вот и новенький! – сказал Лис.

– Как это новенький? Он же давно умер! – едва вымолвил я от нахлынувшего ужаса.

– Ничего подобного! Он умер сегодня! Умер – и сразу на суд! Эка, знаете ли, незадача! Вот так мучаешься, правишь, правишь, думаешь, что тебе все можно, а потом – пожалуйте с потрошками! Тут все вспомнят – и мысли, и чувства! Вон, кстати, полетела мысль! – Лис указал на какую-то беленькую веточку. – Да какая глубокая, раскидистая мысль! – продолжал он, сопровождая ее полет взглядом.

– Это мысль?

– А что же еще? Мысль, конечно! Мысли летают. Правда, иногда их воспринимает кто-либо, и тогда они кажутся ему его мыслями, а потом он их снова выпускает, и мысль находит еще кого-нибудь. Мысли – бродяги. От мыслей некуда деться. Просто бульон из мыслей! Так и живем, в бульоне.

– Но как же так, Лис, он же умер давно!

– Кто умер? Он умер? Нет! Это у вас он умер давно! – не унимался Лис – А у нас он еще свеженький! Ишь, какой гладенький, беленький! Не стать ли нам сейчас черненьким?

Я выглянул из-за шторы и увидел стройного светловолосого человека. Он стоял прямо перед судьей. Он совершенно не напоминал Черчилля.

– Нет, напоминал! – сейчас же откликнулся Лис. – Это он таким представляется себе в своем сне. Но сон не может быть вечным, пусть даже он таковым считается. Вот! Он уже начал меняться!

Лис был прав. С головы молодого человека облетели все волосы, обнажая уродливую, морщинистую лысину, лицо скукожилось, свернулось на сторону, дернулось и вернулось назад, а потом из верхней губы выросли клыки, которые после этого выпали один за другим, а рот вытянулся до ушей, одежда сползла лохмотьями на пол, и все тело, обнажившись, пригнулось к земле, покрылось паршой, бородавками.

– Что это? – еле выдохнул я.

– Это суд, приятель! – отозвался Лис. – И вовсе пропащее теперь дело. Перед судьей проходят все его мысли, и мысли меняют сущность. Чем дальше, тем чернее сущность. Тем она приземистей. Величие – дивная штука, но его трудно сохранить. Оно на манер льдинки. Чуть больше жара – и уже тает.