Калямбра - [41]

Командующему хватило пяти секунд, чтобы разрулить ситуацию.

Поднеся руку к козырьку, он насмешливо рявкнул в трубу: «Салам аллейкум!»

Явно не готовая к такому повороту событий команда чего-то там промычала вразнобой.

А потом командующий всех их наказал месяцем без берега и каждодневными репетициями «Здра-а-аа!»…

Больше его никто не прикалывал.

Как-то авиация должна была стрелять по морским целям. Выделили им старый дырявый тральщик «ТР-225». Катерок отбарабашил его в район стрельб и оставил в квадрате, а сам пристроился для обеспечения не очень далеко, в пределах видимости, и лег в дрейф. Пока он лежал, его течением отнесло незаметненько на две мили и подтащило к границам того самого квадрата, где и должны были проистекать боевые действия с авиацией. И имел тот катерок, как на грех, тот же боевой номер, что и у тральщика – 225.

Авиаторы заходили на цель боевыми тройками.

Первая же тройка продырявила старый тральщик с ходу, и до подлета следующей тройки он тихонечно утонул. Так что следующие заходили уже на катер. Как потом нам всем объяснили, по нему стреляли асы.

Из тридцати выпущенных снарядов десять угодили в цель.

Нашим асам сверху все равно же – тральщик или катер – лишь бы номер был виден. А номера у них совпадали, как уже говорилось.

С первого же захода они снесли ему стойку мачты, прихлопнув командира и двух сигнальщиков.

Командир – вся голова в осколках – и один сигнальщик умерли на месте, второй двое суток еще жил. В госпитале скончался, весь перебинтованный.

И главное, телеграммой вызвали матерей этих парней, да перепутали, и той матери, у которой сын еще был жив, дали телеграмму, что он умер, а той, что умер, дали, что жив, а поскольку ни того ни другого узнать было невозможно, то матери сидели рядом, оплакивали, а потом и хоронили не своих сыновей.

Потом только разобрались.

У нас такое бывает. Я сам отвозил одного узбека. Ехать было почти три тысячи километров. Кто придумал везти его туда на машине, я не знаю. Деньги, наверное, экономили. Груз двести. Они его в цинковый гроб запаяли, а гроб (чтоб они все попередохли) сделали такой маленький, что он в него не поместился. Так они ему ноги сломали и подвернули под себя. Это я потом все узнал. От тряски гроб распаялся, и такая из него вонища поперла, что я в кабину удрал, а двум бойцам, которые со мной тот гроб сопровождали, я на каждой остановке бутылку водки покупал. Так и ехали незнамо сколько. Приехали в село. Стали сгружать – гроб упал, шов пайки еще более разошелся, и из-под крышки опарыши посыпались. Я стою рядом, неудобно же, давлю их ногой, а тут еще мать заставила гроб открыть, а он там с подломленными ногами. Такой вой поднялся! На нас вся деревня пошла, чуть не убили, трясли, как грушу. Спасибо военкому – спас. Он им закричал что-то по-местному, они нас и оставили в покое.

Мне кажется, Саня, смерть, она до того простая штука, что просто удивительно. Придет и по плечу тебя похлопает. Главное, заранее чтоб ничего не чувствовать. А то командир того катера, что авиаторы разбубухали, за неделю ее почуял. По бригаде белый ходил. Лица на нем не было. Не в себе был. Ерунду какую-то нес. Все о ней, о смерти. Никто не понимал, что он такое бормочет. Очень не хотел в море идти. Жена у него осталась беременная. На шестом месяце.

Твой Вадим.

Мы тоже называли «системой» наше Калининградское ВВМУ. Имени какого-нибудь героя революции у него не было, и потому мы называли его «имени Папы Карло». Потому что все «своимы рукамы», как говорил наш незабвенный начальник Герой Советского Союза вице-адмирал Пилипенко В. С., прославившийся тем, что во время Великой Отечественной на Черноморском флоте на свой торпедный катер он установил реактивную установку с «Катюши», после чего и дал немцам просраться.

Еще достопримечательность училища – электронные часы (большая редкость в те годы) на башне учебного корпуса у центрального входа. Они каждый час орали на весь Советский проспект и прилегающие аллеи мелодию песни «Ты – моряк красивый сам собою, тебе «отродье» двадцать лет…»

А какие у нас были картины по периметру плаца! Эти картины рисовали курсанты-художники во время сессии, и за это оценки им выставляли автоматом.

Картина рисовалась сначала на листе ватмана, затем по квадратам ее увеличивали раз в сто, а может, и в двести. Естественно, на военно-морскую тематику.

Краску наносили методом полива из ведра и размазывали валиками и кистями по щитам из гладкого шифера. Таких картин при нас было три (по одной с каждого факультета).

Еще у нас были фонтаны и дикие животные. Был медведь в клетке возле столовой. Каждый норовил проверить его (а может, свою) реакцию. Мишка вроде и увалень, но кому-то просунутый сквозь прутья ботинок прокусил вместе с пальцами, после чего его увезли в местный зоопарк.

А оттуда привезли ламу. С бельмом на глазу и всю обтрепанную.

Для нее, а также для косуль, которые бродили по училищу, как козы, построили здоровенный загон с домиками. А загон потому, что как-то ночью, часа в три, дежурный взвод возвращался с чистки картошки в роту и видят – две собаки не местные: большая и поменьше. Пригляделись – волки. И ну за ними – толпой-то не страшно. Волки оказались проворнее. А наутро нашли двух косуль с перерезанными глотками. Решили, что это волчица приводила волчонка на стажировку. Это в центре-то города! А еще у нас лебеди жили на водоеме с маяком «Малый Меккер».