Калуга первая (Книга-спектр) - [18]

Уже шел второй час ночи, уже в глазах появилась резь, а в сознании бешеные вихри возможностей. Сел и стал писать. Любил это вакуумное состояние. Обожал до восторга. А ночь плыла за мутным подвальным окном и заползла невидимой тяжестью в душу.

Зажег настольную лампу, подогрел крепкий чай, надкусил апельсин и вдыхал его нездешний аромат. Вспомнил, что завтра Новый год, праздник, так ценимый и любимый всеми. Чему-то будут радоваться. Уже сегодня по городу вакханальная полупраздничная суета. Кругом: в автобусах и троллейбусах, в метро и на улицах этот дурманящий, странно знакомый запах мандаринов, яблок, апельсинового сока, елок и чего-то еще, дразнящего древней памятью...

А когда сегодня вечером выходил во двор вдохнуть морозного воздуха, то видел, как мимо кочегарки пробежали подростки с нитями золотыми, серебристыми, как хлопнула хлопушка, и завизжали от восторга, и на балконе жгли бенгальский огонек. Появилось шестеро в глупых масках и треснули пробкой на холоде во дворе кочегарки, недалеко от кучи горячего мерцающего шлака, и в морозном воздухе повисло и ударило в ноздри шипучее газированное облако.

"Здорово тебе повезло, парень! Завтра будешь дома!" "Утром сменюсь!" ответил. "Угости его, Сань." "Будешь?" "Нет, спасибо." "Не хочет." "Ну, тогда лови!" Поймал этот тяжелый сочный шар и благодарил, желая какого-то там счастья. Славные ребята, не жадные, побежали куда-то, хрустя снегом, наверное, побежали жить.

Теперь их два (один принесла Ксения), два оранжевых дара далекой земли, два символа доброты и счастья, - на досках стола, среди чайного беспорядка и тетрадных листов, искрапленных синими строчками, - два апельсинища, две чудные головки, пришедшие из сказки и детства. И ничего не болит, бессмертием дышит тело, ночь, огонь, лампочка и мечты, и даже если провести - вот так - языком по обломанному краю зуба, то и это ничего не меняет, уже нет того мерзкого ощущения разрушительной силы времени, нет обиды на несовершенство клеток и страха, что чего-то главного не успеешь. Все будет хорошо, кто борется, тот и прорвется! Там болячка, здесь недомогание, как это тускло и немощно в сравнении с этой вязкой ночью, полнотой чувств, высотой полета, мощью "я", готового принять и объять все, готового вынести приговор, отринуть ненужное и предвосхитить завтрашнее.

Представлял, как будто вспоминал прошедшее, как сегодня утром в доме начнется кавардак, стук кастрюль и сковородок. Будут (или уже были) заваленный всячеством стол, мука на локтях Нины Дмитриевны, мука на щеке у Ксении, фартуки, шагания беспомощного Степана Николаевича и ещё что-то единое - смело продирающееся сквозь все напасти и трагедии, желанное и жаждущее очага, праздничного стола, чистоты и уюта. Они начистят, они помоют, расстелят и накроют, и загуляют запахи, стекло отразит огоньки и игрушки, новая ночь привалится к стенам, в торжественный объем шагнут холодные гости, внесут бессмысленный легкий лепет, как сам смех, взметнется к потолку белая пробка, и под традиционное сдержанное дыхание польется пена в бокалы...

Представлял, смотрел на всю эту праздничную мишуру сверху, откуда видно только одному, спрашивал: что ещё выше и чище может быть Нового Года! Видел общий объединяющий ритуал, видел братство и хотел чистоты, чтобы она не растворилась в пьяном разгуле, в похмелье и плевках в лицо. Они кинули апельсин - и мир стал чище, они крикнули: "лови!" - и поймал добро в ладони. И ещё раз прижал оранжевую корку к губам, вдыхая аромат и веру.

Совсем не заметил, освещенный настольной лампой, как дверь открылась и появился один из миллионов - человек, довольно среднего возраста, довольно средних широт, в пальто, как с выставки, в обычном каракулевом уборе на голове, с лицом довольно странно знакомым... "Что за галлюцинация!"

- Здравствуйте, как обычно сказал вошедший, - вы не будете возражать, если я у вас немного погреюсь?

Подумалось, что это любопытный сон, и потому можно говорить, как хочешь, не заботясь о последствиях. Конечно, проходите, сказал, садитесь, здесь почище, не желаете чаю с конфетами?

- Спасибо, спасибо, - устало поблагодарил вошедший, - не откажусь.

Он снял шапку и стало вновь не по себе.

- Я вам нравлюсь? - устроившись, спросил гость.

- В смысле?

- Вы мне симпатизируете?

- Вам или происходящему?

- Мне.

И тогда сказал эту гениальную фразу, которую ночной пришелец навечно запомнил.

- Каждый человек, как ящик с двойным дном, и сложность в том, что мало кто способен познать в себе это второе дно.

- Вы кто? Студент? - спросил гость после холодной минуты молчания.

- Я написал книгу.

- Не печатают? Я могу помочь.

- Нет, спасибо. Я вам пришлю опубликованную.

- Вы так уверены в успехе? Как хотите. Я тоже в ваши годы верил в себя. И вот, как видите, достиг вершины.

- Вершины разные, - сорвалось с языка.

Словно не сам говорил, а что-то толкало на такой вызывающий тон. Гость поморщился.

- Вы об искусстве? Но ведь польза на любых вершинах деятельности может быть равноважна, взаимонеобходима. Я вот устал от несвободы, оттого, что не могу пройтись, где хочу, от одних и тех же лиц. И вы когда-нибудь можете устать. Если вы поднимитесь, от вас будут требовать и требовать. И в конечном итоге будет три результата: маразм или сумасшествие... Что, впрочем, одно и тоже...