Каллиопа, дерево, Кориск - [27]

«А кухарка обиделась?» — спросила Анна.

«Очень обиделась, — ответил я, — до того, что жабры у салаки были выдраны с невиданной основательностью».

«Опасно обижать кухарок, — заметила Анна. — Но что же с привидением?»

Я ответил, что есть много связей между вещами, относительно которых наука находится в сомнении: так, позволительно по-разному думать о том, почему разъяренный слон успокаивается при виде барана, из мертвой лошади родятся осы, а магнит, натертый чесноком, перестает притягивать железо.

«А слон в самом деле успокаивается?» — спросила Анна.

Я сказал, что так принято считать, хотя я не читал воспоминаний тех, кто отправлялся успокаивать слонов баранами, насчет того, чем кончилось дело; но возможно, их издают небольшими тиражами, щадя самолюбие слонов. Чтобы не тратить ее время попусту, я лучше расскажу о том, как мы сидели на дереве и что из этого вышло.

Анна заказала еще мороженого.

Лежа на своей ветке (так начал я), я заметил, что многие из столовых принадлежностей, шествовавших под нами, несли на черенках вделанный в них темно-зеленый камень, у всех, сколько я мог судить, один и тот же; и поскольку я не мог определить разновидность этого камня, то привлек к нему внимание Филиппа и спросил, что это такое: он же, свесившись со своего корявого ложа и некоторое время вглядываясь в роение вилок —

тут я замолчал, чтобы прожевать пирог. «У Александра» хорошие абрикосовые пироги. Странно, что я хожу туда так редко, ведь можно было бы есть их, сколько захочешь. Кроме того, из-за столика видно фонтан на площади, с его благородной патиной на бородах и раковинах, а когда поднимется ветер, то воду сносит вплоть до человека, который торгует изданиями Таухница с погашенным штампом гимназии, разложив их на клеенке. Почему он не подвинется немного в сторону со своим товаром, не знаю, но следить за ним при переменах ветра всегда интересно.

— наконец промолвил, что это не что иное, как полосатая яшма, или гелиотроп, ибо вид его именно таков, как описывает Плиний в 37-й книге, — цвета порея, с кровавыми прожилками; и что он затрудняется сказать, какая прихоть заставила барона или его предков украсить свое серебро этим камнем, затем, что гелиотроп, называемый у некромантов вавилонским камнем, прославлен магическими силами, кои дают ему вес во мнении людей легковерных, — а именно, он-де дает носящему его способность прорицания, продлевает жизнь и оберегает от обманов и отравлений, как о том говорит Марбод в «Книге о камнях», прибавляя вслед за Плинием, что гелиотроп в сочетании с травой того же имени и некими присовокупляемыми молитвами делает его обладателя невидимым; однако для тех, кто не склонен верить в подобные россказни, пусть даже передаваемые серьезными людьми, гелиотроп — кроме его свойства, будучи помещенным в воду, отражать солнечные лучи, из-за которого он получил свое название, — мало чем интересен.

«Почему вавилонский?» — спросила Анна.

«Еще что-нибудь?» — спросил официант.

«Не знаю», — сознался я.

«Просите еще пирога», — советуете Вы.

«Еще пирога, — говорю я. — Видимо, он полон всякими элементами, которые заставляют покойников подниматься из могил».

«У нас исключительно чистая кухня», — говорит официант.

«Опасно обижать официантов, — заметила Анна. — У вас замечательное миндальное мороженое», — сказала она официанту.

«Спасибо», — сказал официант.

«У нее будет болеть горло», — говорите Вы.

«Обмотайте его шарфом», — говорю я.

«Оно растает», — говорит официант.

«Так что с мертвыми?» — спрашивает Анна.

«Все исключительно чисто», — говорит официант.

«Они встают, — говорю я в отчаянии. — И еще фисташковое мороженое».

«Фисташковое мороженое», — скрепляет официант и удаляется.

«И что там с гелиотропом?» — спрашивает Анна.

«Ах, да», — говорю я.

Меж тем как Филипп вытряхивал передо мною свой удивительный запас знаний о камнях (есть на свете люди, знающие, что нужно брать с собой в первую очередь, когда лезешь на дерево, не имея надежды спуститься), я, со своего возвышенного насеста созерцая всю эту «красоту над яблонями Алкиноя», заметил вдруг нечто увлекательное; и, прервав Филиппа, очень недовольного этим, сказал: Вон там, за двумя грушами, если смотреть чуть правее, — купа каких-то растений с желтыми цветами зонтиком: мне кажется, что это рута, ведь так? — Филипп, посмотрев, куда я указывал, подтвердил мою догадку. — Посмотри еще, дорогой Филипп, говорю я: не кажется ли тебе, что, в противность многому, что здесь растет, как ему хочется, эта рута высажена ровной грядкою, которая не покинута на произвол судьбы, но прополота, разрыхлена и вообще соблюдается со всяческим тщанием? — Да, это так, насколько я вижу. — А скажи еще вот что — ошибаюсь я или нет, но мне кажется, что рута многими, кто писал на эту тему, упоминается как сильное средство противу отравлений. — Общее мнение на этот счет, — начинает, немного подумав, Филипп, — выразил прославленный Страбон в своем «Hortulus», где среди прочего заметил о руте: «И неприязненный яд изгоняет из недр пораженных». Если не брать в расчет Овидия, восхваляющего руту за пользу, приносимую ею при отравлениях Венерой, и обратиться к признанным авторитетам во врачебном искусстве…