Каллиопа, дерево, Кориск - [23]

Раздор все сильнее ломал нам головы. «Я думал, — начал Филипп, от волнения прерываясь через слово, — что не в низостях нам следовало бы соревноваться, но в том, как быть достойными девушки, из-за которой мы встретились здесь — подлинно, не в добрый час и не к обоюдной чести». — «Оставь это, прошу тебя, — перебил я, потеряв терпение, — ведь оба мы только и думаем о том, как долго протянется траур Климены и что следует предпринять за это время, чтобы укрепиться в ее сердце, изгнав оттуда соперников!»

Филипп отозвался на это возмущенным возгласом. Заметив, как он тяжело дышит и сжимает кулаки, я не удержался подбросить хвороста в его огонь, сказав, что есть средство решить наш спор, прибегнув к старинному обычаю дуэли на привидениях. В тех местах, кои славятся своими призраками так, что там жителей улицы, на которой нет хотя бы одного дома с дурной славой, не считают за людей и не пускают участвовать в рождественских спектаклях, — так вот, говорю я, в подобных местах часто делалось так, что вызываемая на дуэль сторона выбирала дом, где будет поединок, а вызывающая устанавливала длительность пребывания сообразно населенности этого дома и его коварству; а затем в условленное время участники, провождаемые секундантами, подъезжали к его дверям и в установленном порядке входили внутрь, чтобы отбыть положенное время, чередуясь таким манером, пока один из них не погибнет или не лишится ума, в зависимости от предварительных условий; и надобно сказать, что это куда лучше, чем дуэль на шпагах и тем более на пистолетах, ведь в них слишком многое зависит от случайности, между тем как в отношении привидений этого не скажешь — у них обостренное чувство справедливости, поскольку они в большинстве случаев, так сказать, ее клиенты: так вот, если Филиппу очень хочется теперь же покончить с тем, что между нами, так за чем же дело стало — пойдем, отыщем привидение, которого мы до сих пор почему-то избегали, и ввергнемся ему в объятия с просьбой нас рассудить!

Стыдно вспомнить, как мы себя вели в ту минуту. Не знаю, до чего бы мы дошли в нашем раздражении, осыпая друг друга насмешками и угрозами, если бы эренфельдовский дом — будь он благословен за его непрестанные усилия сблизить нас с Филиппом, всячески противившихся этому, — не изрыгнул в ту минуту из своих недр очередную опасность, при виде которой с нас мгновенно сошли пятна гнева и умерло всякое желание вздорить. В чем эта новая опасность состояла и каким образом мы вынуждены были из нее выкручиваться, расскажет Вам в следующем письме, а ныне желает Вам и Вашему семейству всякого благоденствия и тишины

почитающий Вас

Квинт.

XIV

19 мая

Дорогой FI.,

я остановил свой рассказ, пообещав всяческих ужасов, — и вот настал их черед, а я совсем не уверен, что сумею заморозить кровь в Ваших жилах. Могу ли я просить Вас покривить душой, написав мне, что после моего письма Вы два дня неуютно чувствовали себя в темноте?.. Никто меня не хвалит, а без этого я не найду в себе сил закончить свою повесть: ведь она длится уже третий месяц, и я сто раз проклял опрометчивость, с которой раздаю обещания.

Впрочем, к делу. — Занятые перебранкой, мы не слышали, как гул и звон, доносившийся до нас в коридоре, исподволь усиливался и приближался. Вдруг железный порог оранжереи загремел. Филипп обернулся, и глаза его расширились.

— Что это? — прошептал он[10].

С дробным звуком, как дождь по жести, в оранжерею хлынуло столовое серебро, выползшее, судя по его страшному количеству, из неисчислимых ящиков, где накапливалось столетиями. Одинокие вилки, пугавшие нас внезапною тягою к странствиям, оказались первыми каплями великого половодья. Десертные ножи, икорные лопатки, половники для сливок и подливы, сахарные щипцы, какие-то зазубренные крючки и гнутые иглы ползли, подпрыгивали, сцеплялись друг с другом зубьями, перехлестывали волну гремучей волной и вторгались в оранжерею все новыми партиями. Мы стояли в оцепенении, а между тем сияющая лавина скорлупок и острых граней, змеясь по дорожке, уже подкатывалась к нашим ногам. Я опомнился первым — в тот момент, когда уже висел на дереве, охватив его всеми конечностями и силясь забраться на безопасную высоту. Краем глаза я видел, как Филипп прыгнул в сторону и вцепился в кору соседней сигиллярии, «а река по следам его с ревом ужасным крутилась». Несколько серебряных орудий подскочило за мной с недвусмысленными намерениями: одни с комариным пеньем вонзились в кору, другие промахнулись и, описав полукруг над ползущими товарищами, торчали посреди тропинки, увязнув головой, как одинокий ныряльщик в незнакомой заводи, но две-три все же достигли цели, вонзившись мне в икры и более чувствительные места. На мое счастье, это все были кокильные вилки, которым милосердие позаботилось придать более короткие и широкие зубья, и мне легко удалось стряхнуть их с себя, так что их нападение лишь отрезвило мое замешательство и утроило рвение, с которым я карабкался по стволу.

Сигиллярии росли на нашей планете в те поры, когда лазать по ним было некому, и недостаток ангажированности дурно на них сказался. У них слишком толстый ствол, и ветви я предпочел бы находить через каждый ярд, а не ждать их, как дня рождения. Но начните пришпоривать человека кокильными вилками и опасением, что им на помощь придут вилки для оливок, и он заберется туда, где орлы не рискуют вить гнезда.