Каллиграф - [109]

– Да, конечно. У меня выписаны шифры, которые я нашел по каталогу.

– Вам повезло, что у миссис Джексон такая блестящая память. Это сэкономит вам кучу времени.

– Я знаю.

Он снова поправил очки.

– Миссис Джексон рассказала мне, что вы – каллиграф, профессионал. И что вы готовите тексты Джона Донна для американца. Случайно, не «Священные сонеты»?

– Нет. Это любовная лирика…

– Он происходил из семьи известных католиков, знаете ли – стойких в вере. – Его манера речи становилась все более доверительной. – В то время это могло стоить человеку жизни. Его дядя возглавлял тайную иезуитскую миссию. И конечно же, его брат погиб в тюрьме, куда был заточен, – отец Седрик позволил себе сделать особое ударение на последних словах: – за то, что укрывал священников.

– Да, я читал об этом…

– Вот почему он такой – то есть был таким – таким несчастным, таким сердитым на самого себя, ведь он так и не смог по-настоящему простить себе отречение от веры и переход в протестантизм, чтобы преуспеть – завоевать положение – в конечном счете стать настоятелем собора Святого Павла. Должно быть, это было трудно. Очень трудно, – он слегка вздохнул. – Я перечитал несколько строк, когда ваша бабушка сказала мне, что вы приезжаете… как там? «Чтоб сбить меня с пути, противоречья/ сошлись в одном:/ непостоянство стало/ Привычным постоянством». – Он задумчиво кивнул своим мыслям. – Мой самый любимый из «Священных сонетов». И вероятно, ключ ко всему циклу… Ну, а теперь я вас оставлю на полчасика – боюсь, в меньшее время они не уложатся. Потом я вернусь проведать вас… – Он подмигнул, как добрая фея-крестная. – …И, если хотите, могу показать Мадлен самые интересные места… пока вы занимаетесь зарисовками и записями, так, Джаспер?

– О, это было бы чудесно, – слишком громко прошептала Мадлен. – Частная экскурсия по Ватикану. Джаспер говорил, что здесь хранятся многие секретные документы, вроде предсмертного обращения Генриха VIII, а еще орудия пыток инквизиции.

Отец Седрик рыцарственно кивнул:

– Ну что же, мы не сможем побывать везде, но я сделаю все, что в моих силах, чтобы показать вам кое-что из наших маленьких сокровищ.

– Спасибо, святой отец, – сказал я. – Думаю, мне понадобится не больше полутора часов – так что к обеду мы сможем освободить вас от хлопот. – Я прокашлялся, чтобы смягчить неискренность произнесенной фразы.

– Никаких хлопот. – Он энергично потер руки, улыбнулся одновременно лучезарно и задумчиво и потом ушел.

Я сел за стол, чтобы заполнить требования, выписав шифры и названия по запискам, сделанным заранее, в Лондоне. Когда я передал требования сотруднику, мы смогли немного побродить по библиотеке, разглядывая стеллажи, потолок, высокие ясные окна, рукописи, лампы, стараясь при этом говорить совсем тихо. И хотя легенда о том, что в Рим я поехал, чтобы поработать с рукописями, отчасти была вымышленной – в Британском музее есть практически все, что может понадобиться каллиграфу, – теперь я не мог сдержать восторга от того, что меня окружало такое количество истинных произведений искусства. Каждый раз, когда я вижу – держу в руках – работу настоящего мастера, жившего сотни, а может быть, тысячи лет назад, мне чудится, что я могу поговорить с ним, как будто писец только что отложил в сторону перо и вышел в соседнюю комнату за хлебом и сыром и с минуты на минуту вернется. И разделяющие нас столетия растворяются. У произведений, созданных истинными художниками, совершенствовавшими свое искусство изо дня в день, есть удивительное свойство: строки, созданные ими, кажутся написанными без всяких усилий, одним движением пера – благодаря этому слова кажутся только что написанными. К сожалению работа большинства современных каллиграфов характеризуется скорее судорожной неловкостью. Более чем в любой другой художественной форме вы видите и чувствуете процесс создания отдельных составляющих произведения, даже глядя на законченную работу во всем его великолепии. И это одновременно возвышает и смиряет дух.

– Боже мой, что это? – приглушенно воскликнула Мадлен, указывая на отдельный лист, зажатый между двумя тонкими пластинами оргстекла. – Кто способен прочитать такое?

Я подошел ближе к ней.

– Этот шрифт называется равеннский канцелярский.[110] Я знаю, выглядит так, как будто по странице пробежал паук.

– А какая это эпоха? – Она осторожно взяла в руки стеклянную пластину. – Это кажется настоящей драгоценностью.

– В точности не знаю, надо спросить отца Седрика. Но похоже на позднероманское письмо, названное так из-за того, что оно появилось на территориях варварских королевств, созданных на обломках Римской империи. Я бы рискнул предположить, что рукопись датируется периодом между 500 и 700 годами – или около того.

– Ты можешь это прочитать?

– Я могу разобрать слова, да. Но мой латинский не настолько…

– О чем здесь говорится?

– По-моему, это какой-то список, – объяснил я. – Видишь, писец использовал систему, которую мы назвали бы таблицей сокращений – вот эти длинные тонкие завитки под словами. Речь идет о каком-то регистре или свидетельстве. Не думаю, что этот документ сам по себе представляет огромную ценность – с точки зрения содержания, я имею в виду, – но он важен как образец.