Калиш (Погробовец) - [46]

— Вот и нам бы нужно к ним, — сказал Заремба, — а то скоро подохнем с голоду.

Они вернулись в домик, когда уже звонили к молитве, и дети опять попарно пошли в часовню. Друзья расстались: Заремба отправился отдыхать, а Павлик молиться.

Часовенка была небольшая, но чистенькая. У алтаря в облачении стоял ксендз, а Влодек ему прислуживал. Пели хором песни, читали молитвы, падали ниц, и так затянули службу до ночи.

Вечером ужин принесли друзьям в домик, но так же постно, как и днем, только еще меньше.

Заремба привык к другому столу, ел и пил много, а поэтому окончательно опечалился.

— Если тебе здесь нравится, — сказал товарищу Заремба, вытирая рот, — так сиди, а я завтра в путь, — не выдержу.

— Ведь ты же знаешь, что нам одна дорога, — ответил Налэнч, — завтра отправимся искать другого приюта и, пожалуй, избежим погони.

Легли спать натощак.

Павлик вышел было еще раз на двор поговорить с Влодеком, но узнал от прислуги, что это был час, предназначенный для бичевания.

Услышав издали удары кнута, поскорее вернулся.

Утром их разбудили веселые трубные звуки у ворот. Вскочили обеспокоенные, недоумевая, кто мог решиться так радостно сигналить в этом царстве печали.

В воротах стоял всадник с собаками и провожатыми, подъехав смело, словно в собственный дом. Это был молодой, красивый мужчина, совершенно не похожий на монаха, с веселым лицом. Очевидно было, что он не считался с здешними обычаями.

Догадались, что это старший сын хозяина, живший по соседству. Его звали Томко. Павлик был с ним знаком, поэтому, набросив шубу, выбежал навстречу.

Охотник не сразу его узнал, но когда тот заговорил, Томко соскочил с коня и обнял Павлика. Старик-отец в это время молился и поэтому не вышел к сыну.

— Ты здесь? — удивился Томко. — Откуда ты взялся? Принесла же тебя нелегкая! Вот и попал, бедняга, на пост да покаяния к отцу.

Налэнч торопливо стал рассказывать обо всем и повел его в избу, где Заремба одевался. Поздоровались.

Томко пробовал раньше жить при дворе, но ему там не повезло, и он недолюбливал Пшемыслава. Слушая рассказ, горячо поддакивал и принимал близко к сердцу.

— Здесь вам делать нечего, — сказал он. — Поезжайте со мной. Я хоть и люблю отца, но с ним не выживешь. Он теперь так стучится в небо, как раньше пил из полной чаши жизни… Его дело! Однако всем вести такую жизнь трудно. Из детворы, которую он запрятал в монашеские костюмы, уже две взрослые девушки и трое юношей удрали через частокол.

Смеялся Томко, но, услышав шаги у дверей, умолк.

Влодек с протянутыми руками вошел встретить сына. Это был его любимец, которому он прощал даже его светские замашки, говоря, что вымолит у Бога прощение.

Томко обнял его за ноги, а старик дрожащими руками схватил его голову и поцеловал.

— Что, с утра на охоту?.. А у заутрени был?

— Опоздал, — ответил Томко.

Влодек молча указал рукой на гостей, словно желал сказать:

— Избавь ты меня от них!

— Я вот приглашаю Павлика и Зарембу к себе! — воскликнул догадливый Томко. — Они тут у вас умрут с голода да со скуки.

Старик пожал плечами.

— Язычники вы все, язычники! — сказал он. — Если бы мы за вас не молились, Господь Бог еще строже покарал бы этот край.

Он вздохнул, но, взглянув на сына, сейчас же развеселился. Обнимал его, с удовольствием осматривал красивого, жизнерадостного молодого человека. Набожный отец невольно любовался этой цветущей молодостью.

— Тебя и этих гостей я сегодня к столу не позову, — сказал он, подумав. — Мы постимся, а ты, язычник, готов насмехаться и над отцом, и над постом. Пошлю вам сюда закусить; губите уж душу, но только не на моих глазах. У нас сегодня строгий пост.

— Хорошо, дорогой батюшка, — ответил Томко, — а я с твоего разрешения сбегаю в погреб и на кухню похозяйничать.

— Иди, но без разрешения, — сказал Влодек.

В тот день принесли побольше и получше кушаний благодаря Томку. Рано пообедав, попрощались с хозяином и двинулись из Налэнчина.

Томко повез их к себе в новый дом, построенный на только что расчищенных лесных угодьях, не укрепленный, так как его охранял кругом лес. Здесь не опасались нападения. На новоселье было все хорошо обставлено, весело и гостеприимно.

Навстречу вышла молодая жена Томка, Сулислава, не зная, что с ним приехали гости. Увидав их, спряталась, так как была одета по-домашнему, а чужим надо было показаться приодетой. Да и угостить их надо было получше, чем обыкновенно подавали.

Здесь наконец Заремба пришел в себя и повеселел; когда же появилась красивая, элегантная хозяйка, уселись за богато уставленный стол. Муж так любил Сулиславу, что и при чужих проявлял свои чувства.

Начался разговор о дворе, о Люкерде, о жизни Пшемыслава. Заремба говорил от сердца, горячо, а молодая хозяйка проливала слезы над судьбой княгини. Томко возмущался.

— Твое дело, — промолвил наконец, — наше дело. Налэнчи и Зарембы вместе отправятся мстить за обиду княгини и вашу. Такая жестокость взывает об отомщении к Богу!

— Тиран он для жены, тиран и для всех! — воскликнул Заремба. — Скоро для него дворяне ничего не будут представлять и пойдут в рабство. Мы должны помнить, что отцы наши избирали их и возводили на престол, а когда захотели, свергали… А сегодня что мы такое? Только слуги, которые должны делать, что им прикажут. Этого рода Пястов много… Есть из чего выбирать… Разве это будет так ново, когда мы выгоним Пшемка, а посадим на престол другого?