Калигула - [159]

— Я сделаю все, что в моих силах, но…

— Ты не должен там долго оставаться, — сказал Калигула, — я не хочу, чтобы ты чувствовал себя измученным. В конце концов ты вызвался добровольно, и, поверь мне, я сумею оценить твое рвение. Ты проведешь на острове два месяца, самое большее три. Достаточно времени, чтобы выяснить, доверяет она тебе или нет. Ты молод и красив, Сабин, наверняка у тебя много женщин…

— Но ни одной настоящей, император. Мне не посчастливилось найти такую, как Цезония Августа.

Император польщенно засмеялся.

— Такого счастья на твою долю не выпадет, его суждено испытать только богам, потому что Цезония неповторима — да, она такая единственная. Но это не значит, что другие для меня не существуют. Я могу за день осчастливить пять женщин, даже дюжину — сила богов, ты понимаешь. — Калигула остановился и странно посмотрел на Сабина. — Я говорю с тобой, как с равным. Итак, хватит, пора заканчивать! Ты знаешь, что должен делать. Завтра утром тебя заберут и доставят в Остию, а оттуда на остров.

Сабин был рад, что ему не пришлось целовать ноги императора, что вошло в последнее время в обычай. Все казалось ему странным сном. Император доверял Сабину, даже на какое-то время снял маску и показал свое истинное лицо.

Или это было таким же театральным выступлением, как сцены с переодеванием? Может, он просто заманивал его в ловушку, как многих других, которых хвалил и поощрял, а чиновники в суде между тем составляли на бедолаг обвинительные акты? Но Сабин должен был пойти на риск, как охотник, которому надо очень близко подойти к зверю, чтобы убить его.

Торговец зверями, которому во дворце всегда платили много и в срок, запомнил каждое слово, услышанное на симпозиуме. Он доложил дежурному преторианцу о своих наблюдениях, повторив то, что сказал Папиний:

«Что бы делал Калигула, если б узнал, сколько других мечей и кинжалов ждут его?»

Офицер зафиксировал донос и передал дальше. В конце концов он оказался у Аррецина Клеменса, префекта преторианцев, который, чтобы самому не нажить неприятностей, был обязан дело расследовать, и Секста Папиния арестовали. Юноша запутался в своих показаниях, противоречил сам себе, что становилось все более подозрительным, поэтому о случившемся решили доложить императору.

— Пытать, пока он не назовет имен, и следите, чтобы не умер! — приказал Калигула.

Допрос учинили в застенках Палатина, потому что император хотел сразу быть в курсе событий. Знающие свое дело палачи подняли Папиния на дыбу, ломая суставы. Голова мученика болталась от боли из стороны в сторону, он кричал, стонал, что-то лепетал, но не ответил ни на один вопрос. Тогда второй палач схватился за плеть с вплетенными шипами. Натянутая кожа лопнула уже при первых ударах, заставив Папиния издать жуткий рев. После двадцати ударов его спина и ягодицы превратились в кровавую массу.

— Прекратить! — приказал наблюдавший за допросом преторианец. — Император хочет, чтобы он остался в живых.

— Ну, Папиний, назови имена! Кто держит наготове мечи и кинжалы, ты должен знать. Тебе надо назвать всего пару имен, и мы отвяжем тебя и позовем врача.

От боли Папиний искусал губы и язык, и из его наполненного кровью рта доносилось только неясное бормотание. Они отвязали его, поднесли кружку вина к потрескавшимся губам. С трудом сделал он несколько глотков, вздохнул тяжело и закрыл глаза.

— Ты не спать должен, а говорить! — заорал преторианец и подал знак палачам. Те сразу же подвесили Папиния на дыбу и снова принялись за дело. Юноша теперь только тихо поскуливал, а скоро совсем затих.

— Если вы его убьете, император укоротит вас на голову, — пригрозил преторианец.

Но что было делать? Папиний не желал говорить, поэтому его оставили в покое и доложили императору о положении дел.

— Тогда попробуем по-другому. Арестуйте его отца и доставьте сюда. Как его имя?

— Его зовут Аниций Цереал, император.

Цереала сразу же привели в пыточную, где он нашел сына в полусознательном состоянии, похожего на кусок разодранного мяса. Он в ужасе отвернулся.

— Я хотел бы поговорить с императором.

Калигула сразу принял его.

— Ну, сенатор, похоже, твой сын вынашивал планы государственной измены. К сожалению, пытка не развязала ему язык, но ты видел, что от него осталось. Боюсь, не много. Ты ведь тоже замешан в заговоре, Цереал? Или сын не посвятил тебя?

Сенатор Аниций Цереал знал, что его будут пытать так же, как сына, и знал, что сил выдержать жуткие пытки у него не хватит. Его приемный сын был все равно потерян, он должен был — если переживет мучения — умереть от меча палача. А остальные, примкнувшие к ним?

Цереал не был ни героем, ни стоиком. Он стал заговорщиком — так он по крайней мере убеждал себя, — только поддавшись уговорам сына, и не понимал, почему должен вместе с другими идти ко дну.

— Ты что, онемел? — прикрикнул на него Калигула.

Цереал поднял глаза, посмотрел в искаженное пороком и обжорством лицо, содрогнувшись от бесчувственного взгляда, и понял, что была одна-единственная возможность выпутаться из этой злополучной истории. Он должен был выдать заговорщиков, предоставив себя воле императора.