Калигула - [24]

.

Вспыхнувшую у Тиберия острую неприязнь к Агриппине усугубляли два обстоятельства: во-первых, жена Германика явно шла по стопам матери самого Тиберия Августы Ливии. Ведь как раз в это самое время «Тиберию стала в тягость его мать Ливия: казалось, она притязает на равную с ним власть. Он начал избегать частых свиданий с нею и долгих бесед наедине, чтобы не подумали, будто он руководствуется ее советами: а он в них нуждался и нередко ими пользовался. Когда сенат предложил ему именоваться не только «сыном Августа», но и «сыном Ливии», он этим был глубоко оскорблен. Поэтому он не допустил, чтобы ее величали «матерью отечества», напротив, он не раз говорил ей, чтобы она не вмешивалась в важные дела, которые женщин не касаются, в особенности когда он узнал, что во время пожара около храма Весты она, как бывало при муже, сама явилась на место происшествия и призывала народ и воинов действовать энергичнее. Вскоре вражда их стала открытой»^{57}. Во-вторых, Луций Элий Сеян, возглавивший при Тиберии в качестве префекта преторианские когорты воинов, расположенные в Риме, всемерно разжигал подозрения принцепса в отношении невестки: «…он заранее сеял в нем семена ненависти, чтобы тот таил ее про себя, пока она вырастет и созреет»^{58}.

У римлян не было принято, чтобы женщины участвовали в политической и тем более в военной деятельности. Однако, как известно, из всякого правила бывают исключения. История Рима знала выдающихся женщин, активно вмешивавшихся в политическую жизнь державы. И вмешательство это носило очень неоднозначный характер. Печально знаменита была дочь предпоследнего римского царя Сервия Туллия, вдохновившая Луция Тарквиния на государственный переворот, в результате которого лишился власти ее родной отец. Одна из улиц Рима тогда навсегда получила название «злодейской»: когда на ней лежал труп низвергнутого и убитого царя, исполненная злорадного торжества Туллия на колеснице переехала тело мертвого отца, совершив неслыханное святотатство.

Неукротимым характером обладала Фульвия, жена Марка Антония. Поскольку супруг ее никогда не блистал особым умом, то именно она во многом направляла его деятельность. Уверяли, что Фульвия была величайшей ненавистницей Марка Туллия Цицерона, и во многом по ее требованию Антоний так настаивал на предании великого оратора смерти во время проскрипций. Когда же голову несчастного Цицерона доставили в Рим, то говорили, будто Фульвия ставила ее перед собою на стол и, глумясь над покойным, прокалывала язык, не так давно произносивший речи против ее мужа. Фульвия даже развязала войну против Октавиана в поддержку дела Марка Антония, несмотря на то, что муж ее уже успел сойтись со знаменитой Клеопатрой.

Выдающуюся роль в правление Августа играла его жена Ливия. Сам Август восхищался ее умом и ценил ее советы. Любопытно, что при этом он явно опасался интеллекта супруги и потому «даже те важные дела, о которых он собирался говорить с нею, записывал заранее и при разговоре держался этой записи, чтобы случайно не сказать ей слишком мало или слишком много»^{59}. Раздражение Тиберия против Ливии в самом начале его правления объясняется еще и тем, что он прекрасно сознавал: именно настойчивости матери он обязан решению Августа усыновить его. Без ее содействия он мог бы и не достичь верховной власти, потому теперь опасался, что она возжелает управлять совместно с ним, если вообще не направлять его правление…

А тут еще известие о властных амбициях Агриппины… Женщина, принимающая военные решения, явление в римской истории совсем уж редкостное. А уж встреча возвращающихся легионов, по сути, в качестве главнокомандующего — это открытая демонстрация столь непомерных амбиций, что этим нельзя не обеспокоиться. И если до этого события мы не видим со стороны Тиберия проявления какой-либо неприязни или недоверия к Германику и Агриппине, — то теперь на взаимоотношения дяди и его племянника и пасынка пала тень.

Германик тем временем вернулся из похода, итоги которого трудно признать победными. Римляне понесли огромные потери, и эта печальная весть получила столь широкое распространение, что «Галлия, Испания и Италия, соревнуясь друг с другом в усердии, предлагали в возмещение понесенных войском потерь оружие, лошадей, золото — что кому было сподручнее»^{60}. Из щедро предложенных даров от двух крупнейших провинций Империи Германик с благодарностью принял оружие и лошадей, золота же не взял, хотя и похвалил дарителей за проявленное рвение в деле восстановления боеспособности своих потрепанных легионов. Воинов он вознаградил деньгами из собственных средств, что лишний раз свидетельствует о высоких нравственных качествах сына славного Друза Старшего и отца обожаемого рейнскими легионами маленького Калигулы.

Германик всеми силами стремился восстановить боевой дух легионов. Он тщательнейшим образом изучил причины своих неудач, дабы в дальнейшем, а новая война с германцами представлялась ему неизбежной, не повторить прежних ошибок. Что ж, в этом племянник старался быть достойным своего дяди, ведь Тиберий в сражениях никогда не полагался на удачу и случай