Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы - [32]

Я часто навещал Дарваша и каждый раз уносил от него книги о снах. Невзирая на разницу в возрасте, между нами завязалась теплая дружба, в которой я был ведущим. Он нуждался во мне больше, чем я в нем. И потом, хотя его эрудиция была с моей несравнима, мои познания в каком-то смысле оказывались значительнее и тем давали мне определенное преимущество. То, что для него было лишь куриозом и сведениями, в моей душе обретало эмоциональную и эстетическую ценность. У Дарваша, например, не было никакого чутья к поэзии. Хотя при этом я не много знаю людей, которые были бы в ней столь сведущи, знали наизусть столько произведений великих поэтов; но для него эти произведения были всего лишь собранием сведений из истории определенной эпохи. Я с моими пылкими чувствами прекрасно дополнял этот холодный дух, и мы взаимно симпатизировали друг другу.

Благодаря книгам Дарваша по психологии мои мысли постоянно вращались вокруг пресловутого сна. Но и помимо этого то и дело с самых разных сторон что-нибудь да напоминало мне о нем. Чаще всего, особенно поначалу, это были узнавания. Например, в старшем лейтенанте Мартонеке, который и прежде казался мне как-то странно и неприятно знакомым, я теперь неизменно узнавал старшего подмастерья. При виде мадам Шимонфи, нервной и надменной барыни, я всякий раз вспоминал ту фурию — жену мастера.

И в отце моем я смутно угадывал кого-то. Одно время я часто говорил ему о том, что намерен поступить в университет на математический курс. Он не одобрял моего выбора.

— Будь юристом, — твердил он мне. — В Венгрии умный юрист может стать кем угодно.

Однако я продолжал стоять на своем. И вот тут он, отстранясь, пожал плечами.

— Поступай как знаешь. В конце концов это дело твое.

Тогда-то, быть может, по интонации, я узнал в нем того господина, которого видел во сне перед витриной книжной лавки и к которому обратился, он же, как бы меня отстраняя, буркнул в ответ:

— Я не посредник с биржи труда.

Всем этим узнаваниям всякий раз сопутствовало тяжелое чувство, ошеломляющее и гнетущее. Отчего, например, мне уже с давних пор было так неприятно видеть Фазекаша, моего одноклассника с костлявой физиономией и темными подглазьями? Только теперь я понял: он напоминал мне второго подмастерья, угрюмого бессловесного статиста из моей другой жизни, жизни ученика столярной мастерской. Так, мало-помалу, я узнал и всех остальных. Карчи Ходи, который умел так закатисто хохотать, чем-то напоминал младшего подмастерья. А в Хорвате, моем славном бедняге Иване Хорвате, усерднейшем ученике нашего класса, с величайшим удивлением узнал по какому-то обороту во время самого обычного разговора уличного продавца газет, к которому обратился тогда на улице. И Краус напоминал мне одного из этих мальчишек.

Обнаруженные соответствия были абсолютно беспорядочны и, как правило, возбуждали во мне недоумение и растерянность. Как, например, в случае с Кинчешем. Я никак не мог взять в толк, почему мне все время казалось, что этот человек не только походит на мастера, но он и есть тот самый мастер. Кинчеш поселился в нашем городе, занялся строительными подрядами, дела у него, по-видимому, шли неважно, он стал сильно пить, с клиентами встречался в ресторане «Мехико». Вполне возможно, что он был вовсе не дурной человек, в сущности, я его не знал.

Помимо отдельных личностей я иногда узнавал также ситуации, события, подчас такие, которые происходили до виденного мною во сне, то есть в более ранний период моего ученичества или даже еще раньше. Но, что было тревожней всего, я часто узнавал такие вещи, которые хотя и случались во сне, но могли произойти лишь позднее, то есть после моего бегства в город. Это и было главной причиной все чаще возникавшего у меня подозрения, что мой сон вовсе не кончился, а просто каким-то образом временно ушел в подсознание. Что та темная и гнетущая другая жизнь и сейчас протекает где-то за моей спиной и сопровождает меня как тень, хотя я и не всегда ее замечаю.

Расскажу лишь несколько случаев.

Одна такая история произошла еще в школе. Как-то пришел циркуляр, оповещавший о том, что учащийся имярек исключен из школы без права продолжать обучение в какой-либо иной школе страны; подобные циркуляры у нас было принято читать учащимся вслух, ради наставления и устрашения. Упомянутый мальчик задумал наивное мошенничество: он украл школьное удостоверение своего товарища и сделал попытку поступить с его помощью в другое учебное заведение.

«Бедняга, — думал я под равнодушный голос учителя, читавшего циркуляр, — какая странная идея! Итак, он хотел прожить свою жизнь под чужим именем?»

И в тот же миг, словно кто-то ответил на мой вопрос, я вдруг понял, что сделал то же самое. Я понятия не имел, как это произошло, но уже знал, что тоже украл школьное свидетельство и хотел прожить свою жизнь под чужим именем.

Нечего и говорить, какие душевные муки я испытал, когда это дошло до сознания. Моя щепетильная совесть восставала при мысли, что во мне живет мошенник.

Однако ничего определенного я еще долго не знал.

Другая странная вещь произошла в налоговой конторе, куда я отправился сам, чтобы заплатить за аттестат зрелости. Это было в первых числах июня, потные клиенты томились в ожидании перед решеткой, за которой без пиджаков сидели канцеляристы. Они чувствовали себя необычайно важными персонами, высокомерно шутили, с величественным видом умели не слышать мольбы и просьбы поторопиться, время от времени опускали деревянные решетки окошек и удалялись. Особенно упивался сознанием своей власти кассир, остривший напропалую.