Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы - [2]

«Мы сознательно выдвинули нашей задачей обогащение литературы. Мы хотели сделать ее полнокровнее, современнее, содержательнее. Несмотря на нашу молодость, мы совершенно отчетливо представляли себе нашу цель».

И еще одну, поистине революционную задачу ставили перед собой молодые филологи: «повернуться лицом к западу» («На устах лохматых молодых «западников» трепетали имена Бодлера и Верлена, По и Суинберна, Малларме и Рильке», — писал Бабич в автобиографическом сборнике «Вдоль и поперек моей жизни»). Для Венгрии той поры это был не только лозунг революционного развития литературы, но и революционного, прогрессивного развития общества: ведь официальные круги отвергали западный путь развития и, стремясь уберечь от потрясений феодальный уклад в стране, провозглашали и отстаивали для Венгрии идею «особого пути». Пройдет всего несколько лет, и талантливые молодые писатели, верные своему лозунгу, соберутся вновь и объединятся вокруг журнала «Нюгат» («Запад»), который на протяжении трех десятилетий будет оставаться самым передовым и авторитетным журналом в стране, который будет во многом определять лицо венгерской литературы.

Итак, в начале XX века на литературную арену выходит принципиально новое поколение писателей, писателей-филологов, отчетливо сознающих свою задачу — свершение в стране «литературной» революции. К этому поколению принадлежал и Михай Бабич.

Окончив университет, он на шесть лет уезжает из столицы, преподает в провинциальных гимназиях, но литературную деятельность не прекращает. После публикации в 1908 году в антологии «Холнап» («Завтра») нескольких его стихотворений редактор только что созданного журнала «Нюгат» обращает внимание на молодого поэта, и Бабич начинает активно сотрудничать в журнале.

Эти годы — «артистический» период в творчестве Бабича, период сознательного следования идее «чистого искусства». Он занял эту позицию, стремясь противостоять бездуховности, застойности, провинциальности Венгрии тех лет, это был «открытый мятеж» молодого поэта против традиционно-привычного уклада мелко- и среднепоместного дворянства — джентри.

«Я не пил, не охотился и не занимался политикой, — вспоминая позднее о первых годах своей литературной деятельности, писал он, — что уже само по себе выглядело революционно в Венгрии, так как даже поэзию здесь терпели и разрешали только ради политики. Меня стали считать плохим патриотом».

Было бы неверно, однако, представлять молодого Бабича художником абсолютно отстраненным, пассивным и индифферентным к общественной жизни.

«Я не говорил о политике, так как не считал политику делом важным, — вновь обращаясь к своей юности, писал Бабич, — но когда во время войны понял, что это все-таки важно, то заявил об этом во весь голос».

Уже в стихотворении 1915 года «Я играл с ее рукой», написанном, как гимн любви и красоте, слышится протест против жестокой, кровавой бойни. Не случайно последняя строфа стихотворения:

я бы с большей радостью пролил

свою бурлящую кровь за ее маленький пальчик,

чем за сотню королей, чем за знамя! —

была воспринята в консервативной прессе не как поэтический, а как политический манифест. Против Бабича начали «крестовый поход»; поэта обвинили в непатриотичности, лишили права преподавания и места учителя (позднее право преподавания было ему возвращено).

В 1916 году Бабич уже открыто выступил против милитаристского курса своего правительства, против господствовавших в венгерской прессе шовинистических настроений и осмелился произнести вслух слово: «Довольно!» Его стихотворение «Перед пасхой» вызвало новую волну обвинений.

Еще отчаяннее, еще сильнее прозвучал его протест против войны в стихотворении «Fortissimo» (1917). Поэт бросил вызов самому богу, обвинив его в глухоте к человеческим страданиям, в жестокости и несправедливости. Весь тираж номера «Нюгата», где опубликовано «Fortissimo», был конфискован, а самого поэта привлекли к судебной ответственности, обвинив в богохульстве.

Трагедия Бабича заключается не в том, что он был в оппозиции к господствующей идеологии, политике, а в том, что, в силу противоречивости своих взглядов, он был вынужден, как признался сам в стихотворении, адресованном Эндре Ади, «сражаться на два фронта». Принадлежность по рождению к среднему феодальному сословию, привитая с детства вера в спасительность католического вероучения постоянно влекли его к правому, консервативному крылу венгерского общества. Разносторонняя, «европейская» образованность и современный взгляд на литературу и искусство, новаторское литературное творчество определили его тягу к левому, революционному крылу. Этой мучительной раздвоенности, этой борьбе старого и нового в человеческой душе посвящен во многом автобиографический роман-эпопея «Сыны смерти» (1927), рассказывающий о детских и юношеских годах писателя.

Смятение души и раздвоенность общественных симпатий Бабича еще отчетливее проявились в период революционных бурь 1918—1919 годов. Буржуазно-демократическую революцию, во главе которой стоял граф Михай Каройи (октябрь 1918 года), Бабич с воодушевлением приветствовал в передовой статье очередного номера «Нюгата». С надеждой встретил он и пролетарскую революцию (март 1919 года), от которой ждал установления полного и вечного мира. Назначенный в начале 1919 года на должность профессора кафедры литературы Будапештского университета, он продолжает занимать ее и после провозглашения Венгерской Советской Республики, что позднее было расценено как сотрудничество с «диктатурой». Поэтому после падения Венгерской Советской Республики удары обрушились на Бабича с двух сторон. За сотрудничество с Советами ему снова запретили преподавать и лишили учительского пособия, над ним нависла угроза тюрьмы, и, хотя ареста удалось избежать, Бабич должен был регулярно являться в полицейский участок. Резким нападкам подвергся он и со стороны левого крыла, так как, надломленный контрреволюционными репрессиями, в статье «Венгерский поэт в 1919 году» он отвернулся от революции, обвинил ее в жестокости, насилии, напрасном кровопролитии.