Калиф-аист. Розовый сад. Рассказы - [2]
«Мы сознательно выдвинули нашей задачей обогащение литературы. Мы хотели сделать ее полнокровнее, современнее, содержательнее. Несмотря на нашу молодость, мы совершенно отчетливо представляли себе нашу цель».
И еще одну, поистине революционную задачу ставили перед собой молодые филологи: «повернуться лицом к западу» («На устах лохматых молодых «западников» трепетали имена Бодлера и Верлена, По и Суинберна, Малларме и Рильке», — писал Бабич в автобиографическом сборнике «Вдоль и поперек моей жизни»). Для Венгрии той поры это был не только лозунг революционного развития литературы, но и революционного, прогрессивного развития общества: ведь официальные круги отвергали западный путь развития и, стремясь уберечь от потрясений феодальный уклад в стране, провозглашали и отстаивали для Венгрии идею «особого пути». Пройдет всего несколько лет, и талантливые молодые писатели, верные своему лозунгу, соберутся вновь и объединятся вокруг журнала «Нюгат» («Запад»), который на протяжении трех десятилетий будет оставаться самым передовым и авторитетным журналом в стране, который будет во многом определять лицо венгерской литературы.
Итак, в начале XX века на литературную арену выходит принципиально новое поколение писателей, писателей-филологов, отчетливо сознающих свою задачу — свершение в стране «литературной» революции. К этому поколению принадлежал и Михай Бабич.
Окончив университет, он на шесть лет уезжает из столицы, преподает в провинциальных гимназиях, но литературную деятельность не прекращает. После публикации в 1908 году в антологии «Холнап» («Завтра») нескольких его стихотворений редактор только что созданного журнала «Нюгат» обращает внимание на молодого поэта, и Бабич начинает активно сотрудничать в журнале.
Эти годы — «артистический» период в творчестве Бабича, период сознательного следования идее «чистого искусства». Он занял эту позицию, стремясь противостоять бездуховности, застойности, провинциальности Венгрии тех лет, это был «открытый мятеж» молодого поэта против традиционно-привычного уклада мелко- и среднепоместного дворянства — джентри.
«Я не пил, не охотился и не занимался политикой, — вспоминая позднее о первых годах своей литературной деятельности, писал он, — что уже само по себе выглядело революционно в Венгрии, так как даже поэзию здесь терпели и разрешали только ради политики. Меня стали считать плохим патриотом».
Было бы неверно, однако, представлять молодого Бабича художником абсолютно отстраненным, пассивным и индифферентным к общественной жизни.
«Я не говорил о политике, так как не считал политику делом важным, — вновь обращаясь к своей юности, писал Бабич, — но когда во время войны понял, что это все-таки важно, то заявил об этом во весь голос».
Уже в стихотворении 1915 года «Я играл с ее рукой», написанном, как гимн любви и красоте, слышится протест против жестокой, кровавой бойни. Не случайно последняя строфа стихотворения:
была воспринята в консервативной прессе не как поэтический, а как политический манифест. Против Бабича начали «крестовый поход»; поэта обвинили в непатриотичности, лишили права преподавания и места учителя (позднее право преподавания было ему возвращено).
В 1916 году Бабич уже открыто выступил против милитаристского курса своего правительства, против господствовавших в венгерской прессе шовинистических настроений и осмелился произнести вслух слово: «Довольно!» Его стихотворение «Перед пасхой» вызвало новую волну обвинений.
Еще отчаяннее, еще сильнее прозвучал его протест против войны в стихотворении «Fortissimo» (1917). Поэт бросил вызов самому богу, обвинив его в глухоте к человеческим страданиям, в жестокости и несправедливости. Весь тираж номера «Нюгата», где опубликовано «Fortissimo», был конфискован, а самого поэта привлекли к судебной ответственности, обвинив в богохульстве.
Трагедия Бабича заключается не в том, что он был в оппозиции к господствующей идеологии, политике, а в том, что, в силу противоречивости своих взглядов, он был вынужден, как признался сам в стихотворении, адресованном Эндре Ади, «сражаться на два фронта». Принадлежность по рождению к среднему феодальному сословию, привитая с детства вера в спасительность католического вероучения постоянно влекли его к правому, консервативному крылу венгерского общества. Разносторонняя, «европейская» образованность и современный взгляд на литературу и искусство, новаторское литературное творчество определили его тягу к левому, революционному крылу. Этой мучительной раздвоенности, этой борьбе старого и нового в человеческой душе посвящен во многом автобиографический роман-эпопея «Сыны смерти» (1927), рассказывающий о детских и юношеских годах писателя.
Смятение души и раздвоенность общественных симпатий Бабича еще отчетливее проявились в период революционных бурь 1918—1919 годов. Буржуазно-демократическую революцию, во главе которой стоял граф Михай Каройи (октябрь 1918 года), Бабич с воодушевлением приветствовал в передовой статье очередного номера «Нюгата». С надеждой встретил он и пролетарскую революцию (март 1919 года), от которой ждал установления полного и вечного мира. Назначенный в начале 1919 года на должность профессора кафедры литературы Будапештского университета, он продолжает занимать ее и после провозглашения Венгерской Советской Республики, что позднее было расценено как сотрудничество с «диктатурой». Поэтому после падения Венгерской Советской Республики удары обрушились на Бабича с двух сторон. За сотрудничество с Советами ему снова запретили преподавать и лишили учительского пособия, над ним нависла угроза тюрьмы, и, хотя ареста удалось избежать, Бабич должен был регулярно являться в полицейский участок. Резким нападкам подвергся он и со стороны левого крыла, так как, надломленный контрреволюционными репрессиями, в статье «Венгерский поэт в 1919 году» он отвернулся от революции, обвинил ее в жестокости, насилии, напрасном кровопролитии.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.