Калейдоскоп - [71]

— Давай организуем артель, твоя шея, моя веревка, и будет нам весело! — шутил парень со светлым чубом. А тем временем второй, чернявый, накинул той, с бегонией, ремешок на шею.

Мой собеседник побагровел от возмущения.

— Привязались, сопляки. Посинеет баба, а я на синее с детства смотреть не могу. Ну что же вы, дурьи головы, ума лишились. Душить на людях вам захотелось? Я ему говорю, а он коленом уперся и свое делает, как глухой. А здесь иностранец стоит, смотрит. Я о нем плохо не скажу, попался нам человек прогрессивный, но я знаю такой случай, что чужак заглянул в колодец и вся вода сразу забурлила, завоняла и почернела. И колодец испортил, и людям вред причинил, потому что забурлившую воду никто пить не может.

— Где этот чужак? Кому он загадил воду?

— А у меня вчера трубу разорвало над краном!

Толпа напирала. Фума побледнела. Среди смешков становилось все теснее, неприятнее. Не мешкая, потому что ждать уже было нечего, я схватил Фумаролу за руку и щукой нырнул в толпу. На четвереньках, мелкой рысью, пробрались мы счастливо до самого полицейского кордона. Я даже не должен был показывать паспорт. Полицейские моментально расступились, вежливо отдали честь.

Перед входом на каменных ступенях горячо спорили директор Сукот, комиссар и тот, третий, якобы самый главный. Это был широкоплечий верзила, с гладкой, как у ксендза, кожей, седыми волосами и нахальной мордой. На нем была канареечного цвета куртка с черной отделкой.

— Немедленно снять. Устав воспрещает вешаться на фасаде! — кричал комиссар.

Сукот умоляюще складывал руки.

— Он повесился на шнуре от портьеры главного зала. Где же я сейчас, в разгар сезона, достану новый шнур для портьеры? Ну где? В комиссариате?

— Не перерезать, запрещаю. Не перерезать, а то он упадет и навредит себе. Это все ж таки пятый этаж, — умничал тот, в желтой куртке.

Я отряхнул брюки, взял Фуму за локоть, и мы пошли к дому. И так эта история отняла у нас много времени.

— Еще дергается, — шепнула Фума. Но это только ветер раскачивал толстяка то влево, то вправо.

— А вы кто такие? — неожиданно спросил желтый.

— А кто ты, вонючая кошачья яичница? — закричал я, преодолевая хрипоту после мороженого и жареного картофеля. — Ну, говори, кто?

— Я в жизни ничего подобного не слыхала. Ты не можешь себе представить, что я сейчас ощутила. Как я тебя люблю, и нет ничего такого, чего бы я не сделала для тебя! — нежно шептала Фума, а меня несло, будзисучья туча перестала нависать над моей головой.

Сукот быстро вполголоса что-то объяснял. Желтый постанывал от ярости.

— Концессионный попечитель граждан и приезжих, — представился он, протягивая руку.

— Обойдешься.

— Трех иностранцев я имел удовольствие знать ближе, — добавил он с глупой миной. Затем посмотрел на руку и спрятал ее за спину.

Я обратил внимание на оригинальные значки, нашитые на рукавах и немного напоминающие скаутские знаки отличия. Миниатюрные силуэты людей, человечек за человечком, мужчины, женщины, дети, покрывали рукава от манжет до плеча.

— Я сорок лет на этом деле, — буркнул комиссар, — много лет, много работы.

— Ну, ну, — желтый посмотрел на комиссара, и комиссар отвернулся. — Дайте совет, господа, как тут быть, ведь тот там как висел, так и висит.

У директора гостиницы в глазах стояли слезы. Комиссар строго придерживался устава. Из толпы раздавались иронические выкрики. Полицейские расселись на проезжей части. Время шло, Сукот говорил о портье, полицейский об уставе, попечитель об угрозе падения с пятого этажа на мостовую. Усталые, мы слушали все это из вежливости.

— Кочергой за воротник и тягай в окно! — предложила Фума.

— Браво, это меня устраивает.

— Так и надо сделать, — согласился комиссар.

— Из другого города, а говорит как наша! — крикнул желтый балбес.

— Плюнь ему под ноги, я немного боюсь…

— Не преувеличивай. Надо знать меру.

— Послать людей с кочергами на пятый этаж, — поторапливал комиссар. — Пусть наконец кончится это оскорбление закона.

— Только осторожно — не порвите ему одежду! — Желтый достал лорнет и стал рассматривать толстяка. — Ну так, бедняга. Заместитель начальника Восьмой станции на Южном участке. Видно по печатям на штанах. Он такой заместитель, что сам передвигает стрелку и по воскресеньям подрабатывает подбиванием шпал. Я знаю Южный участок. Бедность, нужда и никакой пунктуальности.

В это время, воя сиреной и раздвигая зевак, к гостинице подъехала красная машина с лестницей на кузове. Из кабины вышла женщина в высоких сапогах, а с лестницы спрыгнули два господина в белых теннисках и с черными крагами на ногах.

— Ну, наконец, — обрадовался попечитель, — санитарная комиссия пожаловала. Вовнутрь, мои милые, одна нога здесь, другая там! Обойдем комнату за комнатой! А ты, — погрозил он комиссару, — пиши все, сопляк, ни одного слова не пропусти!

Мы побежали к гостинице. Хлопая дверьми, бегали из комнаты в комнату, с этажа на этаж. Попечитель явно злился.

— Нет крюков! Нет шнуров в шкафах! И где эти бедные постояльцы должны вешаться в случае необходимости? На чердаке? В уборной?

Несколько позднее на четвертом этаже с треском открылось окно. Сановник высунулся из окна и гаркнул на весь город: