Калейдоскоп. Расходные материалы - [20]

Первое свидание… можно ли поцеловать Жанну на прощанье? Каким должен быть поцелуй? Дружески прикоснуться к розовеющей щеке – или решительно впиться в пламенеющие губы? А потом… если, конечно, будет «потом» – на втором, на третьем свидании… когда можно пригласить ее к себе? В какой момент сладкие грезы сменятся страстными объятиями?

Валентин вспоминает, как однажды во время ночных скитаний увидел в освещенном окне полуодетую женщину. Вокруг нее суетился любовник. Став на колени, он распускал тесемки, целуя нагое тело. На миг Валентин представил, что в каждом окне, за каждой задернутой шторой происходит то же самое: много тысяч таких комнат, и ни в одной из них его нет.

И вот теперь, в мечтах, он проделывает с Жанной все то, что столько раз воображал; в сладких грезах повторяет каждый поцелуй, каждый жест сотен тысяч парижских любовников. Он представляет их объятия, представляет головокружительный миг любви, и ему кажется, что в момент экстаза он увидит весь город, весь большой Париж, с его кафе и синематографами, барами и борделями, ажурными станциями метро и роскошными отелями, увидит всех мужчин и женщин, охваченных вожделением, страстью, похотью; сплетенные тела, прерывистое дыхание, выкрики на французском, английском, русском, на всех языках этого Вавилона. И с последним вскриком все исчезнет, растворится Париж, пропадет, будто и не было, – останутся только они с Жанной, прилипшие друг к другу, спаянные последним объятием, замершие в бесконечном мгновении наслаждения, единения, счастья…

Они действительно встретились. Жанна не опоздала, и он проводил ее до метро. Апаши по дороге не попадаются – возможно, потому, что часть улиц залита водой и приходится идти, лавируя на шатких мостках или переходя мостовую вброд. Юбка Жанны намокла и липнет к щиколоткам, в ботинках у Валентина хлюпает – но эти испытания не столь драматичны, как воображаемое нападение, и потому Валентин выбирает скромный поцелуй в щеку. Прощаясь, он предлагает как-нибудь поужинать вместе. Дабы не показаться излишне навязчивым, облекает свое предложение в форму дерзновенной мечты и от волнения и галантности путается в сложных временах французских глаголов.

Жанна полагает предложение очень милым, на миг призадумывается и объявляет, что, по всей вероятности, «это можно будет устроить». Она скажет родителям, что мадам Лертон попросила ее задержаться, а сама отпросится у хозяйки. Да, мадам очень добра к ней. И неудивительно – Жанна ведь работает у нее уже четвертый год. Им столько пришлось пережить вместе, вы даже не представляете, месье Валентэн!

Не в силах остановиться, Жанна тут же рассказывает о том, как три года назад толпа рабочих запрудила Елисейские Поля. Полиция ничего не могла поделать: они прикинулись, что просто гуляют! Многие были со своими женщинами и даже с детьми. Но они не просто так прохаживались – они ломились в дома. Наш консьерж, месье Жиль, пытался их не пустить, но куда там! Ворвались во дворик и ну плясать! Плясать и петь «Карманьолу»! Хорошо еще, что мадам Лертон тогда совсем плохо понимала по-французски и решила, что это просто народные гуляния. Да и вообще вела себя так, будто у них в Америке это в порядке вещей – всякие голодранцы врываются в дома к приличным людям и распевают подрывные песни. Мадам Лертон держалась молодцом, а вот мадам Клод, соседка с первого этажа, по-настоящему испугалась. Она была дома вдвоем со своей дочуркой, Мадлен – такая милая девчушка, месье Валентэн, очень воспитанная, чинная, почти как взрослая, хотя ей всего двенадцать лет, а тогда, значит, и десяти еще не было – да, неудивительно, что мадам Клод так перепугалась. Вдруг бы эти оборванцы ворвались к ней… вы представляете, месье Валентэн, что могло бы случиться?

Валентин представляет слишком хорошо – и потому спешит сменить тему. Когда они с мадемуазель Жанной смогут поужинать? Завтра? Послезавтра? Давайте пойдем на Холм, я знаю там прекрасный маленький ресторан…

Валентин мечтает, чтобы этот ужин – первый эпизод его сердечной жизни в Париже – прошел удачно. Ему хочется, чтобы это была настоящая трапеза влюбленных: отдельный столик; некоторое уединение, но все же в оживленной атмосфере, бок о бок с чужим весельем. Вино из глиняных с глазурью кувшинов и звуки скрипки – атмосфера скорее простая, чем роскошная, чуть более деревенская, чем городская.

Но где найти отдельный столик и кувшины с вином? Летом он увез бы Жанну за город, а в январе ему остается только Монмартр. Валентин заранее любит Холм, хотя толком не знает его – и потому тем же вечером предпринимает рекогносцировку. Он долго колеблется в выборе между четырьмя ресторанами на площади Тертр – Бускара, Шпильмана, «Мамашей Катериной» и «Кукушкой» – и в конце концов выбирает «Мамашу Катерину»: у Бускара и Шпильмана Валентину недостает местного колорита, а очаровательная «Кукушка» оказалась, увы, слишком дорогой.

В январе 1910 года площадь Тертр еще не захвачена элегантным Парижем, в ресторанах нет ни туристов, ни иностранцев – только местные. Валентин смотрит на них с трепетом и почтением, уверенный, что каждый – художник, ведущий вольную, веселую жизнь… ему видится, как они дымят трубками в своих мастерских и беседуют об искусстве…