Какша - [7]
Заборы поглощали его целиком. Зимой он проектировал, весной и летом строил, а осенью выстругивал из секвойного дерева столбы, зачищая их плотницким топором и скобелем так, что с десяти футов кто угодно готов был поклясться, что они обработаны на специальном станке. К пятнадцати годам он выстроил заборы вокруг всего ранчо; старшие классы ушли на перегородки, перестройку и ворота, для которых он собственноручно ковал шарниры, маховики и засовы. Получив аттестат, Кроха начал все заново, стремясь к совершенству. Много раз его звали строить заборы для других, сулили неслыханные деньги (два таких предложения пришли вообще из Монтаны), но он всегда отвечал:
— Госспди, я б с радостью, но ведь дома столько работы, и, это самое, надо ж за дедушкой присматривать.
Кроха и дедушка Джейк одинаково страдали от помех, неизбежных при любом серьезном увлечении. Для дедушки вечной головной болью стала Эмма Гаддерли: обнаруживая каждый раз Джейкову винокурню, она требовала от шерифа Хобсона незамедлительных действий — тот, однако, верный своему миротворческому долгу, являлся к дедушке и заставлял его передвигать агрегат в новое место. Пока Эмма опять его не находила. Джейк затрахался таскать взад-вперед свою установку, ему всерьез осточертело сование чужого носа в его личную жизнь, и он регулярно включал Эмму Гаддерли в длинный пересыпанный проклятиями список лжецов, корыстолюбцев и нечистых на руку коррупционеров, где Эммино имя упоминалось в гнусном соседстве с карточными шулерами, любителями пива, а то и бывшими дедушкиными женами.
Крохиной немезидой были дикие свиньи. Хрящеватые рыла, могучие шеи и бессмысленная жадность превращали их в естественных врагов любым заборам. Хряки обожали засовывать под них свои рыла и с тупой радостью переться вперед, сооружая под вытянутой проволочной дугой удобный пролаз для своих обширных тел, а если не получалось, то просто обрывая ее к такой-то матери. Три раза Крохе попадалась перегрызенная проволока. Один кабан стал его персональным мучителем. Столбняк — так звали в округе этого хряка, ибо никто и никогда не слышал от него ни звука — был легендой прибрежных холмов не столько из-за огромных размеров, сколько благодаря буйству творимых разрушений. В историях, порожденных человеческой тягой к преувеличениям, недостатка не наблюдалось, но, даже если поделить эти россказни пополам, выходило, что хряк разворотил все огороды, начиная от округа Хамболдт и кончая границей с Марин, убил столько баранов, сколько вырастает на скотозагонах долины лет за пять, не меньше, нарыл такие горы земли, что у тракторов взорвались бы от зависти прокладки, обрюхатил столько свиноматок, что, если их выстроить рыло к хвосту, ряд растянется во всю длину разлома Святого Андреаса[9], и попутно обвел вокруг пальца лучших охотников Северной Калифорнии.
Для Крохи Столбняк стал воплощенной мукой. Мало того что этот хряк систематически уродовал несказанную прямизну его прекрасных заборов, так еще и задрал до смерти Босса. Постоянную охоту на Столбняка Кроха считал частью своей заборостроительной программы, но кабан был не просто молчалив, он был труслив и подл — и стал еще подлее после того, как Кроха проделал дыру в оконечности его левого уха — с двухсот ярдов сотней дробин 243 калибра. В отместку Столбняк увечил Крохины заборы всякий раз, когда они попадались ему на пути к любимому роднику на другой стороне кряжа. Стычки продолжались уже лет десять, а после гибели Босса вспыхнула настоящая война. Еще и поэтому Крохе так не терпелось заняться своими заборами, когда стихла, наконец, последняя гавайская гроза: перед дождями он снял на северной стороне проволоку и собрался натягивать новую, и Столбняк мог подумать, будто Кроха сдался, ведь прошло почти две недели.
Ясная погода стояла уже трое суток, но продолжался шашечный марафон с хворым дедушкой, который хоть и утверждал, что чувствует себя ужасно, четыре последних дня не чихал и не кашлял, ежедневно с обычным смаком уничтожал бутыль виски, да и вообще выглядел таким же огурцом, как и прежде; сократив разрыв в шашечном счете, он даже подобрел и теперь кудахтал от удовольствия, когда удавалось разгромить Кроху приемами, которых тот никогда не видел, о которых никогда не слышал, да и представить тоже не мог: билоксийский блиц, двойной кинг-конговский елдоворот и, надежнее всего, старая подлянка — из-за безрассудства этих ходов Крохе, дабы не поддаться соблазну, приходилось звать на помощь все свои таланты.
Точно в полдень первого апреля они переиграли последнюю ничью — прошлой ночью счет был привязан к четыреста девяносто девяти очкам. Блестящими маневрами Кроха загнал себя в позицию, где его легче легкого было съесть тройным прыжком дамки; Дедушке, чтобы это заметить, понадобилось целых два хода, но все же он ухватился за предоставленную возможность и наконец-то выиграл.
