Каков есть мужчина - [48]

Переезжая через окутанный туманом перекресток, он спросил:

– Чего я не понимаю?

– Что я люблю тебя, – бросила она сухо.

Ну, она бы сказала это в любом случае, подумал он, разве нет? Однако его руки крепче сжали руль.

Указатель у дороги сообщил им, что они приехали в Тренфельд.

И вот они здесь, на живописной улице с фахверковыми домами. Gasthaus Sonne. Холл с конторкой под низким потолком. Интернет-маршрутизатор, мигающий на стене, и узкие лестницы, по которым их проводила до комнаты улыбающаяся фрау.

Приняв душ, она увидела, что он уже на кровати, на стеганом бордовом покрывале, ожидает ее.

Позже, когда он выходит из ванной комнаты, выложенной розовой плиткой, она все еще плачет, голая, не считая покрывала, в которое она кое-как завернулась.

– Мне жаль, – говорит он, присаживаясь на край кровати.

Звучит не очень искренне, поэтому он повторяет снова:

– Мне жаль. Просто это такой шок. Для меня.

– А для меня это, по-твоему, не шок?

Она закрыла голову подушкой. Голос у нее приглушенный, в нем слезы и обида.

Он отводит взгляд от ее голых плеч и смотрит на невзрачную акварель на оранжевой стене.

– Ну, конечно, шок, – говорит он. – Поэтому мы и должны подумать об этом. Серьезно подумать. То есть… – Он пытается подобрать слова: – Тебе нужно подумать о своей жизни.

Он знает, что она амбициозна. Она тележурналист, появляется в «Новостях» на краковском телеканале, берет интервью у фермеров о засухе или у мэра какого-нибудь соседнего городка о новом досуговом центре и о том, как ему удалось добиться встречного финансирования от Европейского союза. Ей только двадцать пять, и она по-своему известна, в масштабе Кракова. (Она, вероятно, зарабатывает больше его, вдруг думает он.) Люди иногда здороваются с ней на улицах, узнают в торговых центрах. Он сам видел, как кто-то указывал на нее пальцем, когда они ехали на эскалаторе.

– Что это значит? – спросил тогда он. – Ты знаменита?

– Нет, – усмехнулась она. – Не особо.

И все же она знаменита, и ей хочется большего. Он это знает.

– Понимаешь, о чем я? – спрашивает он.

Они проводят несколько часов в темной комнате с занавешенными окнами, пока день клонится к вечеру. Ничто во внешнем мире, по другую сторону малиновых занавесок, матово отражающих дневной свет, бьющий на них с улицы, как будто не имеет значения. Сама комната кажется беременной, несущей в себе их будущие жизни в тускло-кровавом свете.

Свет все никак не уходит. Лето в самом разгаре. Вечер длится вечность.

Наконец, словно устав от солнца, смотрящего в окно, они одеваются и уходят.

На улице тепло и влажно. Они поднимаются по живописной фахверковой улице. Рядом другие прохожие совершают вечерний променад, и на террасах двух или трех гостиниц тоже люди.

Она ничего не сказала. Однако он чувствует, и чем дальше, тем сильнее, что теперь, думая об этой ситуации, она все больше убеждается, что оставить ребенка было бы неразумно. Это было бы просто неблагоразумно. А она как раз благоразумна. Он это знает. Она не сентиментальна. К своей жизни она относится серьезно. У нее есть планы на будущее, и она умеет расставлять приоритеты. Это одно из тех ее качеств, которые ему нравятся.

Он замечает автоматы по продаже сигарет, несколько автоматов, прямо на открытом воздухе. Они выглядят очень странно среди старинных, будто сказочных домов. Деревня курильщиков-психопатов. Он и сам хотел бы выкурить сигарету. Иногда, in extremis[41], он еще курит.

Все кажется каким-то нечетким, и в воздухе действительно туман, почти неощутимый, повисающий над улицей, по мере того как теплый вечер высасывает влагу из сырой земли.

Они садятся за столик на террасе.

Он пытается придумать тему для разговора. Стоит ли говорить о чем попало? Об этом милом месте? О высоких конусных крышах домов? О резных фронтонах? О том, какой долгий выдался у него день? О том, чем бы они могли заняться завтра?

Ни одна из этих тем не кажется ему достаточно существенной. Сейчас его волнует только одна тема – и он уже полностью высказался по ней. Ему не хочется снова повторять все это. Он не хочет, чтобы она чувствовала, что он давит на нее.

Это очень важно, думает он, чтобы она сама приняла решение, чтобы она чувствовала: это ее решение.

Они сидят в молчании какое-то время, слыша вокруг мягко льющуюся немецкую речь. В основном здесь собрались пожилые люди. Пожилые люди, приехавшие на летний отдых.

Ему любопытно, что у нее на уме.

– О чем ты думаешь? – спрашивает он.

– Почему ты выбрал это место?

– Почему?

Он не ожидал такого простого, заурядного вопроса.

– От аэропорта не слишком далеко, – говорит он. – Не хотелось ехать сегодня дальше. Это было по пути. Гостиница показалась приличной. Ну, вот. Приличная?

– Отличная, – говорит она.

Он поворачивает голову, оглядывая улицу, и говорит:

– Здесь не очень интересно, я понимаю.

– Поэтому мне здесь нравится.

Это у них тоже общее – интерес к неинтересным местам.

– Я не хотел бы остаться здесь на неделю или дольше, – говорит он.

– Я бы тоже, – соглашается она.

Впрочем, почему бы и нет? Он находит немало хорошего в этом месте. Здесь чисто. Тихое благоденствие. Отделенное холмами от всего мира. Очевидно, здесь мало что происходит. Даже магазинов нет – или, возможно, есть где-то один, который открыт только по утрам в будние дни (кроме среды). Отсюда, предположительно, и автоматы с сигаретами. Может быть, занимай он должность преподавателя в Вюрцбургском университете, в двадцати минутах по шоссе отсюда, он бы и сумел как-то здесь устроиться…