Какое надувательство! - [164]
Закончится ли когда-нибудь безумие?
Майкл сидит в кабине гидросамолета, склонившись вперед и разглядывая проплывающую под ним панораму Южного Йоркшира.
Пилот впереди начинает мурлыкать песенку: „Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком“. Голос пилота кажется необычайно высоким и мелодичным.
Мир не может больше ждать.
Самолет начинает резко набирать высоту. Майкл не понимает зачем и замирает в своем кресле. Он думает, что самолет через секунду-другую выровняется. Но подъем становится все круче, пока машина наконец не становится на хвост, а затем они переворачиваются вверх тормашками, и не успевает Майкл завопить, они описывают полную мертвую петлю и принимают начальное положение.
— Вы что это делаете, к чертовой матери? — орет он, хватая пилота за плечо. Тот, однако, весь трясется от хохота — истерического, безостановочного хохота — и кричит от радости.
Весело, весело, весело, весело
— Я спрашиваю, что вы, к чертовой матери, делаете? — повторяет Майкл.
Мы ничего не имеем против народа Ирака.
— Вы что — ополоумели?
Хохот пилота становится еще истеричнее, когда Майкл это произносит, консервы и летный шлем срываются с головы, Табита Уиншоу оборачивается к нему и произносит:
— Знаете, Майкл, я так и думала — управлять этими штуками ужасно просто, нужно только привыкнуть.
Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком
Весело, весело, весело, весело Жизнь — всего лишь сон
— Господи, где же Тадеуш? — кричит Майкл.
Наша цель — не завоевание Ирака. Наша цель — освобождение Кувейта.
— Хотите, я покажу вам, как это делается? — спрашивает Табита.
Майкл грубо трясет ее.
— Вы знаете, как сажать эту штуку? Просто скажите мне.
— Вот эта шкала, видите? — отвечает Табита, показывая на один из летных инструментов. — Это индикатор скорости полета. Зеленый — значит, нормальная, желтая — осторожно. Видите, вот тут сказано: СОН? Это означает оперативный нормальный предел скорости в воздухе.
В самом деле — если в этот конфликт окажутся впутанными невинные люди, я молюсь об их безопасности.
Майкл смотрит, как стрелка шкалы начинает переползать с зеленой дуги на желтую. От ускорения ему становится дурно. Стрелка уже у верхнего конца желтой дуги, уточки, помеченной буквами СНП.
— А это что значит? — спрашивает он.
— Никогда не превышать! — кричит в ответ Табита. От возбуждения она едва не подскакивает в кресле.
— Ради бога, Табита, сбавьте скорость. Это опасно.
Она снова оборачивается и произносит с укором:
— Летать, Майкл, никогда не бывает опасно.
— Вот как?
— Совершенно. Опасно разбиваться.
И тут с пронзительным, безумным взрывом хохота она отжимает рычаг газа до предела, самолет клюет носом, и вот они уже падают, с немыслимой скоростью сброшенные с вышины, и Майкл пуст, от его тела осталась полая оболочка, рот его открыт, и все, что было в нем, осталось где-то позади, наверху, в небесах…
Я падаю. Я падаю. Я падаю.
Сегодня вечером, пока наши части сражаются, они сами и их семьи — в наших молитвах.
Плыви, плыви, лодчонка, с попутным ветерком
Грохот оглушителен, жутко воет двигатель и ревет ветер, но поверх всего этого он по-прежнему слышит безумный хохот Табиты: нескончаемый, отвратительный хохот неискупимо душевнобольной…
Весело, весело, весело, весело
Ни один президент не способен с легкостью отправить своих сыновей и дочерей на войну.
Я падаю. Я падаю.
Храни Господь всех и каждого из них.
Падаю…
Перед нами момент исторической важности.
Пока не наступает такой момент…
Весело, весело
Наступает такой момент, когда алчность…
Весело, весело
Такой момент, когда алчность и безумие…
И вот — окончательный визг металла, пронзительный скрежет раздираемого на части фюзеляжа, и самолет наконец разлетается в разные стороны миллионом обломков, а Майкл свободно падает вниз, стремительно погружается, ничем не скованный, и между ним и землей ничего нет, лишь синее небо, и он видит очень ясно, как земля рвется ему навстречу — очертания континентов, острова, большие реки, ширь водных пространств…
Весело, весело, весело, весело
Мне больше не больно…
Жизнь — всего лишь сон
Мне больше не страшно
Жизнь — всего лишь сон... поскольку наступает такой момент, когда алчность и безумие невозможно отличить друг от друга. Разделительная линия очень тонка — словно пленка, окружающая земную сферу. Она нежно-синяя, и этот переход из синевы в черноту постепенен и очень красив.
Мир не может больше ждать.
Наследие Уиншоу
Предисловие
Синьор Итало Кальвино, итальянский писатель, довольно высоко ценимый cognoscenti литературы, однажды заметил — и, по-моему, превосходно, — что нет ничего пронзительнее книги, оставшейся не завершенной автором. Такие фрагментарные работы, по мнению выдающегося мастера, подобны „руинам честолюбивых проектов, тем не менее сохранившим следы великолепия и тщательности, с которыми были замыслены“.
Как уместно, как мило и иронично, что синьор Кальвино высказался по этому возвышенному поводу в серии своих эссе, которая сама осталась незавершенной в момент его кончины! И как кстати эта фраза сейчас, когда мы говорим о данной книге — усеченной работе автора, который и сам был срезан в расцвете своего литературного дара, работе, являющей нам его стиль во всей мощи и великолепии (более того — работе, которая со временем, вероятно, будет признана его шедевром!).
