— Я знаю, как спастись. Это очень просто. Поешь волчьих ягод — и вернешься в детство.
В его буйных волосах застряло несколько длинных пластмассовых стружек.
Когда он мотал головой, они разворачивались и вновь сворачивались в кольца, нагоняя на меня страх.
— Слушай, — шептал он. — Мы считаем старость патологией. А почему не считаем патологией детство; ведь наша психика в детстве чем-то похожа на психику старости? О, мы великие хитрецы, но я наконец-то обманул всех. Я стал дурачком. И поймал за хвост жар-птицу…
Он запрыгал на одной ноге и забормотал:
— К черту, к черту все лаборатории, все опыты! Мне ничего этого не нужно. Ни лунного филиала, ни «копейки». Только хлеб и воздух. Поверни кубик другой стороной — и ты увидишь другой кусочек рисунка. Но ты не увидишь всего рисунка. Это невозможно. Я не хочу быть ни умным, ни бессмертным. Его лицо кривилось в хитрой гримасе. — Мне надоела наука. Это она погубила меня. И она погубит все живое. Знаешь, в чем состоит великая истина, которую я открыл? Никому не говорил- тебе скажу. Человек не должен узнавать ничего с помощью приборов. Только то, что принесут органы чувств, — его достояние. Пусть он лучше смотрит в себя, прислушивается к урчанию своего голодного брюха, а когда оно наполнено, пусть станет более чутким и отыщет в себе душу. Это даст ему успокоение. А если он не сможет наполнить брюхо без помощи приборов, пусть убьет соседа и заберет его еду. Но убьет его без оружия, только руками и зубами. Понимаешь?
Он шагнул ко мне, и я поспешно сделал два шага назад. А он схватился за голову и закричал:
— Хочу быть животным и ни о чем не думать! Хочу только чувствовать! А если нельзя животным, то хотя бы верните меня в детство, чтобы я мог начать все сначала. Я бы никогда больше не раскрыл книгу, убил бы учителей, поджег школу. Я бы жил одной жизнью с природой — истина в этом!
Он задрал голову и посмотрел в небо.
Я понял: он сошел с ума. Степ Степаныч сорвал с дерева листок и начал рассматривать его на свет. Потом растер и понюхал. Я услышал его бормотание:
— Любопытно знать, как он устроен?
И вдруг в одно мгновение все изменилось. Широкая улыбка светилась на его лице. Но вот она исчезла, уступила место озабоченности.
— Что с тобой, брат? — спросил он. — Почему ты так странно смотришь на меня?
Я не мог выдавить ни слова.
— Переутомился, верно, — ласково проговорил он. — Отдыхать нужно больше.
Хочешь, махнем с тобой в лунные заповедники? Ты с месячишко не будешь ни о чем думать — только смотреть и удивляться. Идет?
Его мягкая сильная ладонь была открыта, как посадочная площадка. А я безмолвно смотрел ему в глаза ц думал: «Так кто же из нас — я или он? Я или он?»
* * *
Уже у самой границы Научного центра меня встретил мрачноватый юноша.
Черты его лица были геометричны и резки, как будто их высекли на скале.
— Унар, — представился он.
Это был один из самых талантливых моих учеников, о котором я знал только понаслышке, а видел сейчас впервые.
— Мы изменили ДНК по твоей формуле, учитель, — сказал он. — Образовавшаяся протоплазма полностью соответствует твоим прогнозам.
Мы приладили аппараты машущих крыльев — все другие виды транспорта на территории первого Научного центра были запрещены — и, пролетев свыше двухсот километров, приземлились на ромбической площадке. Посреди нее возвышалось здание лаборатории, к которому вело четыре дорожки. На площадке не было ни одного деревца, вместо них по краям дорожек выстроились прозрачные столбы. В них голубовато светились спирали, вспыхивали и гасли искры, растекался дым, постепенно заполняя пустое пространство внутри столба, вырываясь тоненькими струйками сквозь несколько отверстий. Воздух на территории центра постоянно стерилизовался, чтобы ни один посторонний фактор не мог помешать точности опытов.
Мы шли очень медленно, пока я не догадался, что Унар, помня о моем возрасте, боится утомить меня быстрой ходьбой. Я улыбнулся и пошел так, что он едва поспевал за мной.
Двери лаборатории поднялись при нашем приближении. Мы вступили в коридор, и, пока шли по нему, автоматы успели обработать нас ультрафиолетом и распыленными препаратами. Когда экран показал, что мы уже достаточно стерильны, отворилась вторая дверь — и мы вошли в демонстрационный зал.
Послышалось приветствие. Я обернулся, но не успел разглядеть того, кто стоял за пультом. На стене-экране поплыли кадры, и мое внимание переключилось на них.
— Ты видишь вкратце ход опыта, — с запозданием сказал Унар.
Появились формулы. Цифры были написаны моим почерком и словно подпрыгивали от нетерпения, от непреодолимого желания подхлестнуть события. Затем на стене одна за другой возникли несколько карт расположения нуклеотидов в звеньях ДНК. Я увидел приборы и аппараты, клубящиеся растворы, людей, дежуривших за пультами.
— Мы шли по указанному тобой пути, но вносили и своп изменения, — сказал Унар. — Ты ошибся, определяя роль тридцать шестого и сто девяносто второго… — Он сказал это очень сурово, и я почувствовал вину перед занятыми молодыми людьми. — Но в общем ты был прав. Мы синтезировали ДНК по этой формуле, ввели в раствор и получили вот такие скопления клеток.
