Какая-то станция - [8]

Но одно дело — инструкция, а другое — совесть. И как тут ни крути, все равно было очень стыдно.

Домой водолазы приходили мокрые и уставшие не меньше женщин. Спина, руки, ноги — все ныло, все болело.

Поужинав горячим, Вася валился на кровать, и его охватывало блаженство от мысли, что до утра не надо идти на пронизывающий ветер и тянуть из воды мокрый, тяжелый шланг-сигнал, откручивать гайки на болтах шлема, к которым на морозе прикипают пальцы. (Вася не раз уже срывал кожу до крови.) Радовался, что не надо снимать с водолаза двухпудовые свинцовые груза, не надо развязывать мокрые, мгновенно схваченные морозом плетенки галош, не надо грузить тяжеленную помпу на сани, чтобы отвезти ее с озера в сарай, и вообще не надо ничего делать, а можно лежать в тепле, чувствуя, как горит нажженное ветром лицо, как выходит из тела озноб, лежать и сладко погружаться в туманную теплую дрему…

Так и шла жизнь водолазов в поселке: работали, по очереди дежурили дома, варили обед, делали уборку, кололи дрова, стирали белье. Правда, вскоре Вася сделал открытие, что белье стирает лишь он один. Остальные в субботу, после бани, уносили куда-то узелки, стараясь делать это незаметно друг от друга, а через два-три дня приносили свои бязевые отлаженные кальсоны, тельняшки и простыни.

Вечерами, после ужина, по одному исчезали. Брились, надраивали пуговицы и ушмыгивали, каждый раз заверяя, что вот-вот придут, но возвращался ночевать только Леха.

Если наступала кому-то очередь дежурить, то он уговаривал Васю подменить его.

— Будь другом, — шептал Леха. — Надо — вот так. — И резал себе ладонью горло. — Тут у меня сгущенка осталась — ешь. Я все равно ее не очень.

Все знали Васину слабость к сладкому. Андрей же просто молча ставил на стол банку сгущенного молока, одевался и уходил. Вася оставался пировать в одиночестве. Он доставал читаную-перечитаную книгу «Айвенго» и заново переживал подвиги и приключения рыцарей, по очереди бывая то самим Айвенго, то Ричардом Львиное Сердце, то Робином Гудом. Ему не было скучно. Он топил печку, сидел перед открытой дверцей, глядел на огонь и мечтал. Иногда лазил в большой, тяжелый, окованный по углам железом сундук с продуктами и брал немного, ну совсем чуть-чуть, изюму и сушеных груш. И так коротал время.

Поздно вечером возвращался закоченевший Леха, лез мерзлыми руками в печку, похохатывал:

— Все девки пересобачились из-за меня, — напевал:

Менял я женщин, как перчатки,

Тирьям-тарьям, тирьям-тарьям, тирьям-тарьям…

Однажды Суптеля сказал:

— Хватит вам облапошивать хлопца. Ты дежуришь сегодня?

— Я, — ответил Андрей, уже держа шинель в руках.

— Вот и дежурь, — приказал Суптеля. Повернулся к Васе. — А ты собирайся в клуб. Сегодня кино «Александр Невский».

В клубе Вася оказался рядом с той чернявой девчонкой, у которой так неудачно колол дрова. Они поздоровались, и девушка опустила ресницы. Если бы не погасла вскоре лампочка, тускло освещавшая зал, то Вася просто не знал бы, что делать.

Кино гнали по частям, и когда часть кончалась, то свет не зажигали и все сидели в кромешной темноте. Вася слышал рядом осторожное дыхание соседки и чувствовал, что она отодвигается от него. Он тоже боялся нечаянно прикоснуться к ней и страшно завидовал Лехе, который сидел в первых рядах и что-то травил женщинам, и там слышались смешки. С другого бока у Васи сидел старшина и тихо переговаривался с какой-то женщиной.

В один из таких перерывов между частями к Васе пробрался по рядам Леха и шепнул на ухо:

— Не будь тюхой, иди провожать соседку. — Больно ткнул в бок.

Когда кончился фильм, Леха мгновенно исчез, ушел и старшина. Вася остался один. Он все пропускал и пропускал народ в дверях, пока не оказался последним. Когда вышел на крыльцо, увидел, как в лунном свете по синим снегам расходится народ, растекается ручейком по переулкам. И он пошел домой.

Впереди медленно двигалась девичья фигура. Он сразу признал в ней голенастую соседку. Вася, не зная почему, прибавил шагу. Она услышала, оглянулась.

— Вы домой? — спросил Вася.

— Домой, — тихо ответила она.

— Нам по пути.

— По пути.

Дальше Вася совершенно не знал, о чем говорить, и потому стал закуривать, надеясь, что тем временем девушка сама начнет разговор. Но девушка молчала, и Вася, проклиная себя за нерешительность, назначал себе ориентиры. Вот дойдет до того дома и спросит: «Ну, как вы тут живете?» Но подходил к дому, и язык словно присыхал. Вася снова выбирал кошку, но проходил и ее и опять не раскрывал рта. Так и шли молча.

Около своего дома девушка поспешно сказала:

— До свидания.

— До свидания, — ответил Вася и почувствовал облегчение, что вот и кончилось тягостное молчание, но в то же время ощутил и легкую грусть оттого, что девушка уходит. Ему вдруг захотелось идти с ней дальше.

Неожиданно для себя он спросил:

— А вы завтра на танцы пойдете?

Она кивнула и побежала к крыльцу.

— И я приду, — храбро сказал Вася, потому что, чем дальше уходила девушка, тем смелее он чувствовал себя. — А как нас зовут?

— Тоня! — крикнула она и забарабанила в дверь.

— А меня Вася.

Домой шел гордый от сознания, что вот проводил девушку — и ничего, хоть бы хны! Все даже очень просто, и пусть Леха не хвастается. Леха говорит, что на прощание надо обязательно назначать свидание и целовать. Вот он и назначил. Не поцеловал, правда.