Как затеяли мужики за море плыть - [3]

- Евграф, а Евграф! Чего ж ты, сучий потрох, раньше-то о своем уменье молчал? Богатый харч имел бы!

- Иудин ты сын, Евграф! - орали другие. - Погоди, ужо разберемся с тобой, Ирод окаянный!

К кричавшим побежал один из устроителей казни, пожилой сержант, и пригрозил кулаком.

- А ну-ка, цыц там! А то и до ваших шкур доберутся! Всех перепорем, кто здесь глотки драл!

Кричавшие притихли. Наконец один из инвалидов, перекрестившись, продел через голову связанные руки казнимого и крепко вцепился в его запястья. В сторону палача повернулся, негромко сказал:

- Поглядывай, чтоб меня кнутом не зацепить!

Палач усмехнулся. Было видно, что он робеет и вызвался охочим только оттого, что сильно застращали или хорошо заплатили. Не так, как иные, кто видел в заплечном ремесле особое для себя удовольствие.

Щупленький старичок, что стоял рядом с группой казаков, одетых почище и понарядней, в мундире с капитанским галуном, но в меховой шапке, махнул палачу рукой:

- Начинай!

И палач, свернув в несколько раз свой длинный, толстый у кнутовища кнут, хищно ощерясь, будто вживляя в себя ненависть к человеку, ничем не обидевшему его, стал приближаться к раздетому мужику, по спине которого от предчувствия боли прокатилась судорога. Он вперился в эту спину взглядом, резко занес над головой короткое кнутовище и быстро прокричал то, что кричат обычно до удара все палачи и что он, наверное, слыхал на площади большого города:

- Поберегись, ожгу-у-у!!

Кнут сочно вспорол воздух, выгнувшись над головой палача затейливой петлей, и со щелчком опустился на голую спину казнимого, который судорожно дернул плечами и лопатками и дико проорал скорей от страха, чем от боли:

- Ой! Помилосердствуйте, братцы!! Сжальтесь!! Не губите душу православную!!

Смотрящие охнули. По толпе пробежало какое-то движение. Кто-то крикнул:

- Душегубцы! За что сечете?!

Но старик в капитанском мундире, словно боясь, что палач прекратит свою работу, прокричал пронзительно:

- Да секи же ты, черт! Секи! Чего встал?

- Поберегись! Ожгу!! - во второй раз прокричал палач и с харкающим звуком снова взвил над собой длинную петлю кнута, кончик которого, сухой и твердый, ввиду неверного удара впился теперь не в спину раздетого мужика, а в плечо державшего его руки инвалида.

Служивый плаксиво взвизгнул от боли и схватился рукой за обожженное кнутом место. В толпе рассмеялись:

- Так его, так, Евграф! Секи покрепче! Вдругорядь не полезет палачу пособлять!

Засмеялся и сам казнимый, хотя кровь из распоротой кожи текла сильно, прямо на спущенные до середины худого зада холщовые штаны. Палач же, досадуя на себя за неверный удар, в следующие разы бил уже осмотрительней, приноровясь к непривычной своей работе, и к седьмому удару вся спина наказанного выглядела сплошным кровавым месивом, и он уже не смеялся, а только еле слышно говорил, с трудом ворочая задеревеневшим языком и разлепляя запекшиеся губы:

- По-ми-ло-серд-ствуй-те, брат-цы...

К десятому удару он уже не мог стоять на ногах, которые подогнулись в коленях, - замычал что-то совсем несуразное и повис на спине инвалида.

- Будет с него! - махнул рукой старичок в капитанском кафтане, и палач, уже занесший над головой руку с кнутом, остановился.

Все увидели, что сделал он это с явной неохотой, словно пожалев о конце понравившегося ему дела. Потом достал из кармана грязную тряпицу и стал вытирать ею окровавленный кнут.

Человек в черном кафтане, который так и не надел свою шляпу, смотрел на происходящее, стоя у телеги и ничем не выдавая своего отношения к экзекуции. Напротив, он был совершенно равнодушен, только широкие его ноздри сильно порой раздувались, будто он принюхивался к чему-то. Он видел, как уносили избитого, как потихоньку стала расходиться толпа казаков и баб, видел, как солдат, привезший его сюда, подбежал к капитану и с положенной церемонией отдал ему пакет за пятью красными сургучными печатями. Капитан тот пакет разорвал немедленно, что-то спросил у солдата, который махнул рукой в сторону телег. Тогда капитан, быстро ступая тощими ногами, обутыми в оленьи торбасы, направился к телегам. Приехавшие разглядели в нем довольно бойкого ещё старичка лет шестидесяти пяти с косматыми кустистыми бровями, делавшими лицо сердитым и даже строгим. На шее его по причине осенней свежести или просто фасона ради красовался не форменный галстук, а какой-то теплый бабий платок. Вообще, кроме кафтана с золотым, но совсем почти осыпавшимся галуном, не имел этот старик в своем облике ничего капитанского - ни в платье, ни в фигуре.

- Ага! Вона вы какие! - бойко крикнул он, подойдя к телеге. - Польские бунтовщики! - в руке он держал разорванный пакет, которым размахивал. Ладно, здороваться давайте. Я - капитан Нилов, камчатский начальник, а вы кто такие будете? Вот ты, к примеру! Имена, имена прошу называть! обратился он вначале к обладателю нечесаных длинных волос.

- Август Винблан, поручик, - поклонившись, ответил тот.

- Винблад? Поручик? Немец? - прикинулся глуховатым Нилов.

- Ваша милость, - подскочил к капитану солдат с фузеей. - Он по-расейски ни бельмеса не понимает, из свейской земли он.