Как затеяли мужики за море плыть - [15]

- Зовут меня, робятки, Мориц-Август, а роду я Беньёвских.

- Беньёвский? Ну, сие нам проговаривать долго, а будешь ты у нас для удобной короткости Бейноском.

Постояв ещё немного, стали мужики из избы выходить, но Игната Беньёвский задержал:

- Тебя ненадолго попрошу остаться.

Игнат остановился и, когда товарищи его покинули избу, присел на краешек кровати, где указал ему место больной.

- Ты ведь у них за старшого, Игнат? - широко улыбнулся Беньёвский.

- Точно, за старшого, - кивнул Суета.

- Ну так я вот что у тебя спросить хотел: то судно, на коем вы на Алеуты плыли, где сейчас?

- А выбросило нас тогда на берег, где река Большая в море впадает.

- И что ж вы учинили с кораблем?

- Хотели поначалу топорами изрубить до сжечь по злобе, но канителиться не захотели да забоялись, что Холодилову способ дадим нас за поломку той посудины на каторгу упечь.

- Сие ведь барк?

- Правда твоя, барк. Токмо гнилой весь оказался, когда рассмотрели мы его хорошенько, - под свежей обшивкой все старое и трухлявое.

- Где ж теперь тот барк?

- Загнали его тогда в бухту Чекавинскую. Полагаю, всю зиму он там простоит, ежели сам собой не развалится, а Холодилову в Охотск его перегонять не стали.

Беньёвский сильно о чем-то задумался, потом спросил:

- Что ж, совсем тот барк для плаванья дальнего не пригоден?

- Для долгого вояжа крепости в нем вовсе не осталось - гниль трухлявая, - решительно покрутил головой Игнат. - Он и слабой бури не выдержит, в щепу разлетится. У него и мачты в гнездах не держатся, и такелаж худой, и паруса дырявы. Сам Николай Угодник на ковчеге оном плыть не отважился бы.

- Ну а ежели починить тот барк? К весне управиться можно?

Игнат, было видно, серьезно задумался, подергал себя за серьгу, ответил не сразу:

- Я, понятно, с робятами своими потолковать могу, но в деле том я несколько заковык наблюдаю.

- Каких же?

- Ну, во-первых, к какому лешему мы тот барк чинить станем? Купцу Холодилову потрафить желая? Другая заковыка в том, что если браться за дело оное, так видя в нем хорошую выгоду, потому как мы, чай, сам знаешь, артель, и работаем за деньги, а не за спасибо. Третья заковыка самая трудная, её перепрыгнуть сложней всего - барк для починки в док сухой поставить надобно, чтоб днище ему самым тщательным манером заделать. Вот тогда и может быть в том барке прок, а покуда он не корабль, а худое решето. Но все же... - Игнат поморщил рябое свое лицо, - есть у меня сумнение большое насчет надобности предприятия того.

- Ну, в пользе сего дела ты, Игнат, сомневаться перестань. Надобность в барке великая.

- Какая ж?

- Пока не могу тебе точно сказать.

Игнат обидчиво покачал головой:

- Что ж, ваше дело, господское, мужика в замыслы свои посвящать осмотрясь, помаленьку, с оглядкой. А то, боитесь, обскачет вас как-нибудь мужик, на козле объедет.

- Хорошо, Игнат, - серьезно произнес Беньёвский, - скажу тебе всю правду: корабль тот нужен затем, чтобы уплыть отсель подальше, когда оного случай потребует.

- Куда ж уплыть? - расползлись в улыбке толстые губы Игната.

- За пределы империи Российской.

- А что за случай предвидеться может?

- Наша неудача.

- Ну а поплывет кто? Ты?

Беньёвский тянул с ответом.

- А ежели... и ты с товарищами?

Игнат провел широкой ладонью по носу, усмехнулся:

- Нет! Не вижу, чего ради, сударь, мы в столь дальнее путешествие отправиться должны. Каким таким медом на чужбине намазано? Знаю, плыть из России мои ребята не захочут.

Беньёвский, словно забыв, что он болен, вспылил:

- Но ты же мне сам говорил, что вас тут купцы да промышленники поедом едят, и начальство себя беззаконно ведет! Казнь недавнюю вспомни - разве по правде товарища твоего кнутом отстегали?

- Не по правде, но за ту неправду Нилов перед Вышним Судом ответ держать будет! А то, чтоб от таковой неправды, за порты держась, мотать отсель за море, считаю для себя обидным. Плыть с тобой посовестлюсь. Чай, русская земля, не неметчина.

Беньёвский нехорошо усмехнулся:

- Русская! Давно ль она русской-то стала. Ста лет ещё не минуло!

- Ну, раз стала-таки, значит, русская. Вот и весь тебе наш сказ. Игнат ударил себя по колену и поднялся. - Ладно, мил человек, пойду, поздно уж. То, что ты о судне мне толковал, товарищам своим пересказывать не буду, а уговор наш помни - ежели серьезно, без смеха ты все прочее удумал, так будем от тебя сигнала ждать. Тем же временем готовиться станем. У нас уже семь ружей имеется да ножи у кажного, коими мы зверя морского бьем. Сыщем, чем Ниловых вояк попугать.

Игнат поклонился и пошел к выходу. В дверях он столкнулся с Хрущовым, почти презрительно взглянул на него и вышел. Хрущов проводил его улыбкой и, ложась на кровать, сказал:

- Вижу по физиономии твоей, что худо внимали тебе оные холопы. Эка надумал! Авантажу с хамами добиться захотел!

7. ВАНЯ ВЗВОЛНОВАН

С той самой минуты, когда Устюжинов Ваня впервые принял участие в судьбе лежащего на земле окровавленного, незнакомого ему человека, он ясно ощутил, как прильнул к нему и тут же прирос всем телом. И сильное чувство это становилось день ото дня все неотвязчивей и крепче. Не любя, но всегда жалея тех, кому не повезло, Ваня в поверженном Беньёвском несчастливца все-таки не увидал, но скорее человека сильного, который лишь случайно оступился, но уж если подымется - а подымется наверняка! - то жалеть придется его обидчиков. И ещё углядел в нем Ваня то, чего недоставало именно ему: мудрости и холодного, стального сердца. Вот поэтому и сделалась для Устюжинова работа по уходу за раненым не обязанностью тяжкой, а радостью от сознания того, что нужен тому, кто сильнее и могучее тебя. Приходил он к Беньёвскому и один, и с Маврой, которая сама увязалась за возлюбленным, - последнее время, примечал Иван, любила она его диковатой какой-то, недевичьей страстью.