Как загасить звезду - [11]

Тут наконец Костов оторвался от дела, в которое углубился настолько, что не заметил прихода напарницы. Дело того стоило — не дело, а чистый детектив напополам с мелодрамой. Охранник банка, придя домой в неурочный час, обнаружил супругу в постели с собственным начальником. В состоянии аффекта несчастный достает табельный «Макаров» и стреляет сначала в банкира, потом в супругу, затем в себя. Но кайф в том, что ни один выстрел не оказался смертельным. Ни одного трупа, трех стонущих особ с ранениями различной степени тяжести увозит «Скорая», вызванная соседями. «Ну и охранник! — дивился Костов. — Ни хрена стрелять не умеет… Вот они, эти частные охранные предприятия. Набирают штат по блату — и вот результат. А им банки доверяют».

Он поднял глаза на стажерку и едва удержался от того, чтобы не скривиться. Со вкусом у Надежды была катастрофа. Капитан Андантинов, ее муж, по всей видимости, души в супруге не чаял и баловал дорогими шмотками, но на ней они выглядели, как какой-то советский ширпотреб. Она обязательно надевала на себя нечто абсолютно несочетаемое — скажем, шикарную замшевую куртку, а на ноги — толстые калоши. Изысканная дорогущая юбка от известнейшей фирмы соседствовала на Надежде с кофточкой из люрекса, приобретенной на вьетнамском рынке… Вот и сегодня она была одета в желтую ветровку, из-под которой виднелась плиссированная юбка и ноги в черных чулках и на шпильках. На ногтях — лак с блестками. Костов тяжело выдохнул, но ничего не сказал. Ну, не услаждает взор напарница! Но, в конце концов, это не главное — лишь бы с делом справлялась.

— Давай сюда, — протянул руку Костов.

Сколько ни работал Костов в милиции, так и не научился терпеливо читать эти заключения патанатомов — крючкотворство одно, изучать которое — чистая потеря времени. Только глянул на бумагу, вздохнул и отложил в сторону.

— Ладно, расскажи своими словами, что они там нашли, — попросил он Надежду.

Надежда начала старательно передавать слова экспертов:

— В крови следов наркотических веществ не обнаружено, обнаружена значительная доза алкоголя. Повреждения трупа идентичны повреждениям, характерным для падения с большой высоты, отмечены переломы костей, гематомы в тех местах, где тело соприкоснулось с твердой поверхностью… Следов насилия нет. Во всяком случае, таких, которые можно однозначно идентифицировать как следы насилия. Тело не передвигали…

— Значит, самоубийство, — оживился Костов.

— Можно считать так, — согласилась Надежда. — Только…

— Что только? — недовольно отозвался Костов.

— Только эксперты говорят, что есть одна странность… — продолжила невыразительно Надежда.

— Ну, говори, говори, что за странность? — Костов устал подгонять свою помощницу.

— Покойнику кто-то сделал маникюр… — сказала она и без улыбки посмотрела в лицо начальника.

«Это опасно», — зудел в ее голове тревожный звоночек. «Ничего не опасно, если проявить предусмотрительность, — отмахивалась она. — Я же не дура, я совсем не дура. А вы думали, дура? Главное — все сделать аккуратно, предварительно все рассчитать». И она попыталась сосредоточиться, чтобы все рассчитать, но мысли как назло расползались. Основная идея, которая недавно пришла ей в голову и которой она гордилась, была ясна. Но шаги, которые вели к ее осуществлению, — именно их и предстояло выработать, составить этакий список: во-первых, это, во-вторых, то, в-третьих… Эти шаги никак не придумывались. Каждое движение надо было всесторонне осмыслить, прямо-таки обсосать на предмет возможных последствий. А она, как только приступала к осмыслению, каждый раз отвлекалась на посторонние темы — Олег, Абдулов… Думать о них было легче и понятнее, чем о последствиях ее непредсказуемого плана. Абдулов, положим, никуда не уйдет… Сделает все, как она захочет. Надо только поточнее ему сформулировать, что именно она хочет. Не промахнуться, не промельчить, а то полезет из нее опять эта поганая скромность, которую так долго насаждали в школе и которую она все годы, что работает на телевидении, вытравливает из себя по капле.

Она, представив надменное и рассеянное лицо шефа, каким оно всегда было, когда она заговаривала с ним о деле, улыбнулась. Слушал вполуха, как бы давая ей понять, что ее соображения мало его интересуют — куда, мол, лезешь, шавка. То-то наш корифей удивится, когда она приведет ему кое-какие цифры… Да и по части морального облика — большо-о-ой вопрос. Между прочим, Кечин, с которым она старалась сталкиваться ежедневно в коридоре шестого этажа, где располагались руководители телекомпании, каждый раз ей приветливо улыбался и приглашал заходить с любым вопросом… А Кечин, она знала от одного общего знакомого, в советские времена был членом бюро райкома и очень любил разбирать по средам «аморалку», просто свирепствовал, как говорят. Кидался на провинившихся как коршун. Сам он был женат тридцать лет, причем на одной и той же женщине. Супруга из рук его не выпускала, следила за каждым шагом, контролировала по телефону каждую секунду, секретарш его вымуштровала так, что те каждые полчаса давали ей устный отчет — что, где, с кем. По минутам проверяла приезд домой. Словом, мониторила, как говорят сейчас. Боялся он ее хуже атомной войны.