Как я воевал с Россией - [27]

Только 17 августа минская конференция, наконец, собралась. Советские представители на основании инструкций, данных им за несколько дней перед тем, предъявили свои условия. Они признавали независимость Польской республики. Они не требовали от Польши никакой контрибуции. Они соглашались с тем, чтобы польская граница была проведена в согласии с нотой лорда Керзона от 11 июля. Ничего не могло быть более благоразумного. Но наряду с этим статья 4-я гласила: «Польская армия должна быть сокращена до 50 тыс. чел. Для поддержания порядка в городе должна быть организована милиция из рабочих». Статья 7-я: «Производство оружия и военного материала в Польше воспрещается». Статья 12-я: «Польша берет на себя предоставление земли семьям ее граждан, убитых, раненых или сделавшихся нетрудоспособными за время войны».

Таким образом, все эти красиво звучавшие слова о независимости, границах и вознаграждении скрывали намерение Советов провести в разоруженной Польше большевистскую революцию. Их цель, скрытая разве только от наивных дурачков, была понятна каждому коммунисту и врагу коммунизма во всем мире. Учреждение гражданской милиции из рабочих, в связи с предоставлением земли семьям польских граждан, убитых и раненых на войне, означало создание красной гвардии во главе с коммунистами для проведения национализации земли. Так подготовлялся тот пожар, от вспышки которого польская нация должна была стать коммунистическим дополнением советской державы.

* * *

И вдруг произошла внезапная, таинственная, решающая метаморфоза! Она произвела такое же впечатление, какое произвела битва на Марне в 1914 г. Опять, как и тогда, двигались вперед и вперед восторженные, казавшиеся непобедимыми армии. Опять, как и тогда, без всякой видимой причины эти армии вдруг останавливаются, испытывают колебание, приходят в замешательство и начинают отступать, повинуясь давлению какой-то непонятной силы, такой же неутомимой, как и та, которая толкала их вперед. Варшава, подобно Парижу, была спасена! Весы судьбы склонились на ее сторону. Подобно Франции, Польше не суждено было погибнуть, — она должна была жить. Свобода и слава Европы не должны были пасть под ударами кайзеризма или коммунизма. 13 августа началось сражение под Варшавой при Радзимине, отстоявшем менее чем в 15 милях от города, а 4 дня спустя большевистские армии в полном расстройстве бежали, оставив в руках поляков 70 тыс. пленных. Чудо на Висле, только с некоторыми изменениями, было повторением чуда на Марне.

Что же случилось? Как это было достигнуто? Объяснение, конечно, есть. Среди сподвижников маршала Фоша был солдат, обладавший исключительными способностями военного гения: генерал Вейган прибыл в Варшаву. Франции нечего было больше прислать на помощь Польше, кроме одного человека, и этого оказалось достаточным. Благодаря влиянию и авторитету лорда д’Абернона, английского посла в Берлине, посланного в Варшаву во главе союзной миссии, Вейгану был предоставлен полный контроль над военными действиями. Он перегруппировал отступавшие польские армии и превратил отступление в согласованное контрнаступление. Дух Польши, который не могли погасить угнетатели в продолжение нескольких поколений, вспыхнул в этом предельном усилии последней борьбы за национальное существование. Большевики, неспособные выдержать и побороть такое решительное сопротивление, немедленно поддались этой новой волевой силе. Не было почти никаких сражений. Крикливый, но бессильный террор, с такой уверенностью шествовавший зажигать революцию на Западе, отступил с необычайной быстротой за польские границы, в то время как польские крестьяне, побуждаемые горячим воззванием Пилсудского вооружиться косами и дубинами и гнать неприятеля за пределы страны, добивали отсталых.

Есть и другая версия «чуда на Висле». Некоторые объясняют это заранее обдуманным планом польского генерального штаба, поддерживаемого суровым маршалом-президентом Пилсудским. Он сознательно отводил войска к Варшаве, подобно Жоффру перед Марной, делая это до тех пор, пока не назрел момент для решительной контратаки. Он дал завоевателям сильно вытянуть свои войска, удалиться от своих резервов, создать себе неправильное представление о несуществующей в действительности слабости польской обороны и затем бросил на них свои армии. Польский штаб был бы рад, что этот исключительно удачный военный маневр произошел на глазах такого компетентного в военном деле человека, каким был генерал Вейган.

Британские наблюдатели думали, что поляки были обязаны своим успехом Вейгану. Но сам Вейган заявлял и публично, и частным образом, что победа всецело одержана польской армией. Читатель может выбрать любое из этих объяснений или же принять и то и другое. По мере того как факты, касающиеся всего происшедшего на Марне, все более и более раскрываются, все более ширится пропасть между ними и их удивительными последствиями. Так же точно и тут: изучение того, что случилось в этой ничтожной борьбе этих плохо организованных, павших духом, истощенных военных частей, заставляет вновь спросить: почему?

Как бы то ни было, все это осталось в прошлом. Опасности, которые я предвидел и которых я боялся, осуществились. Но их последствия были предотвращены. Угроза страшных потерь в результате проявленной нерешительности и вялости была отведена в тот самый момент, когда все уже было готово к ее осуществлению. 12 октября в Риге был подписан мирный договор, который обеспечивал Польше ее независимость и средства к самообороне против нападения оружием или пропаганды со стороны России.