Как я свалила из Германии обратно в Россию - [38]

Все, что случилось со мной в этот год, и особенно летом, вероятно, было дано как испытание. Выстоишь или сломаешься? Озлобишься или сохранишь любовь? Говорят, что испытания даются по силам. Но мне казалось, что все мои человеческие резервы на исходе. С одной стороны, влюбленность в скромного молодого человека, ждавшего моей инициативы и ничего не предпринимавшего, раздражала меня. Я не знала, в какую сторону бежать и что делать в первую очередь… С другой стороны, я уже не могла избавиться от этого, всю мою душу захватившего чувства и надеялась, что все однажды разрешится как-нибудь само собой…

– Что мне делать с выездом из общей квартиры, как ты считаешь? – спросила я у Флетчера.

– Ничего, – по-немецки лаконично ответил он. – Конечно, тебе лучше все обсудить с адвокатом. Но я думаю, что тебя в очередной раз пытаются запугать.

«Настал мой час высказаться». Я хотела сообщить Генриху, что у нас не может быть больше любовных отношений, но почему-то промолчала. «Наверное, я еще не готова к этому разговору, перенесу его на более благоприятное время», – решила я про себя и тут же отругала себя за малодушие.

Спустя пару недель Генрих приехал ко мне на выходные в Ганновер. Мы коротко пообщались, сходили в кафе пообедать…

Но разговора опять не получилось. Только пробежал взаимный холодок. У меня не было ни сил, ни желания играть и показывать Флетчеру чувства, которых у меня уже не было. Наши затянувшиеся отношения были исчерпаны, и прошлые страсти угасали сами по себе…

Глава 40 Старческие страстишки, или Страдания собственника

Вскоре Саша вернулся из лагеря на Балтийском море. И я теперь постоянно ездила в Бад-Липшпринге к сыну, а еще – на случай проверки иностранного комитета. Мне нужно было почаще «находиться в общей квартире и проводить время с семьей». Так посоветовала адвокат.

Правда, находиться в квартире с мужем стало теперь для меня просто пыткой! Я в буквальном смысле слова ходила по лезвию ножа. Жизнь показала, что угрозой подать на развод и перманентными жалобами соседям и брату Ханс не ограничился. Он постоянно устраивал мне сцены, провоцировал выкриками и абсурдными требованиями, доводя до слез и радуясь этому. Бесконечно крутил одну и ту же пластинку: он, немец, пошел на благородный шаг, чтобы помочь мне, чтобы я могла жить в этой замечательной стране! А что же я? Подумала ли я о его интересах?! И где благодарность? «Вот и рыдай теперь – сама во всем и виновата», – твердил себе под нос старый скорпион, наслаждаясь тем, что довел меня до истерики.

Добрый дядечка, который приносил мне в начале знакомства суп в термосе, превратился в злобное существо. И я больше не узнавала в нем скромного, такого угодливого и как будто приятного человека.

Мой рабочий контракт закончился в конце октября. Необходимо было зарегистрироваться на бирже труда. Из предложенного по различным курсам повышения квалификации я выбрала курс менеджмента, который должен был начаться в декабре 2000 года.

Целыми днями видеть и слышать брюзжащего мужа было для меня невыносимо, и я находила себе какие-нибудь другие занятия, в частности, записалась на курсы машинописи. Начинались они вечером, и все необходимое по дому я делала до прихода сына. Вместе с Хансом, который стал еще угрюмее обычного, но делал вид, что все в порядке, мы обедали. Я проверяла уроки у сына и лишь потом уезжала.

Оставшись дома наедине с Сашей, Ханс брался за бутылку. Вероятно, чтобы забыться. Но после нескольких бокалов пива в нем просыпался бес. Однажды я вернулась чуть позже обычного – после курсов разговорились с одним из коллег. Вошла в квартиру и остолбенела: передо мной металась фурия – красный, с перекошенным лицом, Ханс.

– Ты где была? – кричал он, повышая голос с каждым словом. – Где ты время проводишь? С любовником? Курсы она свои посещает… А я? Что я с этого имею? Что я с этого имею?! – как в бреду, визгливо повторял он, поднимая кулаки.

Возбужденный агрессией, Ханс тонул в глубинах своих фантазий и страданий. Невысокий и тщедушный, в пьяном порыве он разбил толстое стекло входной двери, устроив после десяти вечера грохот и поранив себе при этом руку. Соседи только пошушукались внизу и ушли к себе. Знала бы я, как защитить свои права, я могла бы вызвать полицию, но в сложившейся ситуации приходилось рассчитывать только на себя…

Когда раздался звон разбитого стекла, Саша был уже в постели. Весь в волнении, он бросился ко мне и стал меня успокаивать. И хотя его самого колотило от страха, он повторял:

– Мама, не говори ничего Хансу… Ему надо в сумасшедший дом. Молчи… Не спорь с ним…

Я молчала.

Пьяным маршем, широко размахивая руками и изрыгая обвинения, Ханс шагал по квартире, как по плацдарму. Иногда он останавливался, громко кричал или задавал мне какой-то вопрос. Но я молчала, и Ханс, не получив ответа, маршировал дальше…

После этого случая я стала приезжать домой пораньше, и каждый раз, поднимаясь по лестнице на второй этаж, спрашивала себя: как долго еще будет продолжаться этот ад «благородной помощи»?

В один из вечеров, пытаясь напугать меня, пьяный Ханс опять пошел на меня с кулаками, но, доведя себя до исступления, разрыдался и упал на колени. Как ребенок, он валялся у меня в ногах, говорил сквозь слезы о своей любви и просил прощения. Что мне было на это ответить?