Как я стал летчиком - [11]

Пришлось нам собрать обломки планера, сложить их на грузовик и отправить в мастерскую. Целую неделю не вылезали оттуда — ремонтировали планер. Без сна и отдыха провели это время. Обедать нам приносили товарищи. Жалели. Не принеси нам — сами не попросили бы.

Починили планер и свалились, обессиленные, под верстаки на стружки. Целые сутки спали.

Уже была зима, когда первый раз по-настоящему я поднялся на планере в воздух. Уселся в кабину, оправил одежду, проверил рули управления.

— На планере! — крикнул инструктор.

— Есть на планере! — отозвался я, давая этим знать, что пилот готов к полету.

— На амортизаторе!

— Есть на амортизаторе! — откликнулись ребята, натягивая резину.

— Ста-а-арт!..

Шурша, планер побежал по снегу. Я потянул к себе ручку управления, в планер повис в воздухе над склоном горы.

Легкий ветерок дул навстречу и медленно, как бумажный змей, поднимал планер кверху.

Наконец я почувствовал, что подъем кончился; нужно не растеряться, переставить рули на снижение и, медленно планируя вниз, посадить планер на снег.

Весь полет продолжался минуты две-три, не больше.

Когда я вышел из кабины, у меня было такое смешное лицо, что все, кто был на старте, рассмеялись.

— Ты что, спросонья, что ли? — кричали мне.

А я действительно хлопал глазами… и ничего не понимал. Как будто в самом деле спал, только что проснулся и никак не пойму, где я, что со иной.

Потом опомнился, с завистью посмотрел вверх, где я только что был, и подумал: «Хорошо, да мало!»

Глава VIII С ПЛАНЕРА НА САМОЛЕТ

Теперь совсем не диковина, если планер пролетел триста километров или забрался в высоту на тысячу метров, а то и на две. А в то время, когда я учился летать на планере, о таких полетах и не думалось.

Мы едва взлетала на высоту в несколько десятков метров и пролетали километра два.

Теперь наши советские планеристы летают много часов подряд, не садясь на землю, а мы держались в воздухе всего лишь несколько минут. Это понятно: у нас тогда еще не было таких хороших планеров, какие строят теперь. Да и людей не было, которые могли бы научить летать на планере долго, далеко и высоко. И я заскучал… Среди своих товарищей я считался очень хорошим планеристом, но меня это мало радовало. С завистью смотрел на пролетавшие высоко надо мной самолеты и печально думал: «Когда же я буду летать по-настоящему?»

Планер казался мне игрушкой, забавой, а летать на нем — совсем нетрудным делом, скорее баловством.

Я уже подумывал бросить это дело и снова попытаться поступить в военную школу летчиков.

Спросил у Ивана Архиповича: как быть?

Он мне посоветовал:

— Не торопись! Жизнь впереди большая. Успеешь!

Выходит — опять «подожди». Не торопись! Я, думается, только и делаю, что «жду» да «не тороплюсь».

Однако послушался Ивана Архиповича. Продолжал летать на планере и завидовать летчикам, которые иногда приезжали к нам на планеродром посмотреть, что мы делаем.

Вот однажды приехал я на планеродром. Опоздал немного.

Подбежал ко мне Коля. Заорал еще издали:

— Пляши, Медведь!

— В чем дело? Отчего мне плясать?

— Пляши, чудак! Тебя в летчики берут!

Подумал было: шутит Коля. Оказалось, правда.

Выбрали из нас самых лучших планеристов и отправили на Центральный аэродром в Москву учиться летать на самолетах.

Это была первая школа гражданских летчиков, а мы — первыми ее учениками.

С Колей пришлось расстаться. Его не взяли в летчики. Слабое здоровье оказалось. Прощался он во мной чуть не со слезами. Завидовал и радовался.

— Летай, Медведь! Смотри, хорошенько летай! А я тебе дом построю… Мне уж, знать, судьба такая: дома строить. Вот чудеса: «Бывает, что и медведь летает». Ан так и выходит! Будет летать наш Медведь!..

Началась для меня новая жизнь: с новыми товарищами, с новыми учителями.

Учились и работали мы на Центральном аэродроме в драной парусиновой палатке. Аэродром — огромное ровное поле. Края не видно. Ветер гуляет свободно — треплет лоскутья пашей палатки.

В палатке — самолет. Тоже старый и поломанный. Вроде того, какой, помните, привез Павел Иванович. Вокруг самолета — ребята. Чумазые, как трубочисты.

Мы когда пришли на аэродром, думали: сразу летать начнем. Не тут-то было! Дали нам вот этот поломанный, грязный самолет и сказали: почините!

А к нему и подступиться страшно. От него одно основание осталось. Остальное все сломано.

Однако делать нечего — другого самолета нет.

Принялись за починку.

На улице зима — снег, холод. В палатке не теплее.

Руки к металлу прилипают. Терпенья нет! Проходящие мимо летчики над нами потешаются:

— Любишь кататься — люби и саночки возить!

А мы — злые, зубы на черных от сажи лицах блестят. Щелкаем ими — холодно. И думаем: «Кататься еще когда будем, а вот «саночки» не только что возить, а даже чинить пришлось».

Стал снег на аэродроме стаивать. Починили мы самолет. Покрасили, заштопали, начистили, как новое голенище. А все-таки вид у самолета смешной! Похож он на тарантас с крыльями. Высокий, на четырех колесах. Неуклюжий такой. Обидно даже смотреть на него. Неужели на такой штуке полететь можно?

Спросили у начальства, почему нам плохой самолет дали.

— На плохом-то и учиться нужно, — ответили нам. — А хороший вам дай — сломаете, не умеючи…