Как я стал кинозвездой - [19]

Кроме того, Северина играет на рояле, аккордеоне, скрипке и годулке — это такой народный инструмент, — сама пишет песни и собирает по деревням старинные народные мелодии, а потом обрабатывает их для Музыкального института. Короче говоря, как написал тот журналист, «Северина Миленкова — незаменимый фактор эстетического воспитания молодого поколения в этом небольшом провинциальном городке» и ведет нас, то есть «колокольчиков», «к широкой дороге большого искусства». А меня, как я уже говорил, она-то и научила петь, хоть я, бывает, заикаюсь и жутко неуклюж.

— Почему ты пропустил вчера репетицию? — спросила Северина. — Кики сказал, ты нездоров. Что с тобой?

«Колокольчики» обступили меня, с уважением разглядывая мою заклеенную пластырем губу. У нас в хоре тридцать три «колокольчика», большинство мальчишек, из них половина учатся в нашем седьмом «В». А солистов четверо, но лучше всех поет Милена с третьей парты. У нее альт.

Заметив, как они смотрят на мою губу, я вмиг потерял решимость: ну как я им скажу, что больше не буду петь с ними? Я даже чуть было не разревелся, но вовремя вспомнил о Лорелее и Росице и обратился к Северине:

— Можно мне поговорить с вами наедине?

— Неужели у тебя такая важная тайна? — рассмеялась она. — Хорошо, идем.

Мы вошли в канцелярию. Северина села на стул, который громко заскрипел под ее ста двадцатью килограммами.

— Итак, в чем дело? — спросила она.

Губы у меня затвердели, как чугунные отливки. Да и проклятые кишки дали о себе знать.

— Я… я хо-хочу в-вам ска-зать, — заикаясь проговорил я, — т-то есть… м-мама п-просила передать… что я ухожу из хора.

— Что? — тоненько пискнула она, будто не расслышала, а у самой-то потрясающий слух, она, по-моему, слышит даже звуки высокой частоты. — Уходишь из хора?!

— Д-да…

— Ничего не понимаю. Папа твой знает об этом?

— 3-знает…

— Ты сам этого хочешь?

— Н-ну… н-не знаю… Наверно.

— А все-таки почему ты хочешь уйти?

— Ну… Не успеваю в школе… По грамматике тройка, по истории пара… И со здоровьем плохо. Мы с мамой сегодня все утро проторчали в поликлинике. Велели есть только вареное…

Северина встала и принялась шагать из угла в угол, отчего все здание зашаталось, как при землетрясении.

— Ты правду говоришь, Энчо? — спросила она.

— Ага! У меня, честное слово, тройка по грамматике, и я должен есть только вареное, что-то с кишечником…

— Но это безобразие! — внезапно закричала Северина, да так зычно, что «колокольчики» прибежали, стали заглядывать через стеклянную дверь. — Из-за каких-то двоек и кишечника уходить из ансамбля! Нет, так нельзя! Это безответственность! — От ее возмущения дом зашатался еще более угрожающе. — Сегодня же иду в горком комсомола и поднимаю скандал!

— Я же не сразу уйду… — прошептал я в панике: ведь если она пойдет в горком, все сразу откроется. — Мама говорит, сперва запишем пластинку в Балкантоне, а уж тогда…

— Ну уж извини! — воскликнула она и бросила на меня свирепый взгляд. — Либо ты с нами, либо без нас. Мы ни на какие сделки не пойдем. Обойдемся без тебя. Незаменимых нет. Можешь уходить. Сию минуту! И чтобы ноги твоей тут больше не было!

Она вся побагровела, так что я даже испугался, не лопнула бы. И бросился к двери.

А за дверью, в коридоре, толпились «колокольчики». Все, включая Милену, смотрели на меня, тридцать две пары глаз сверлили меня, как сверлильные станки, которые делают девятьсот оборотов в минуту…

Я стал спускаться по лестнице. На пятой ступеньке обернулся. Они стояли наверху. Окружили Северину, как цыплята наседку, и молча продолжали сверлить меня глазами. Не в силах этого вынести, я на четвертой скорости помчался домой.

Но прежде чем войти в дом, зашел в кафе, взял стакан сока, вынул из портфеля тетрадь и написал письмо, которое тут же опустил в ящик. Вот что в том письме было:

Здравствуй, дорогой дедушка Энчо!

Пишу тебе, чтобы ты знал, до чего у меня тошно на душе.

Я только что ушел из «Золотых колокольчиков», ты знаешь — это тот ансамбль, где я солистом. Кроме того, похоже, что этим летом я не приеду к тебе, не смогу ни купаться в реке, ни собирать на бахче арбузы и есть их вместе с тобой. Потому что, честно тебе открою, хотя мама запретила насчет этого говорить, это большой секрет, я готовлюсь на киноартиста, буду сниматься в фильме, называется «Детство Орфея». Съемки будут летом, поэтому мы с тобой не увидимся и не придется нам вместе ремонтировать в кооперативе тракторы. И еще хочу тебе сказать, что мама составила программу подготовки в киноартисты, так что у меня не останется времени и для Черного Компьютера, с которым мы создаем Перпетуум мобиле, хотя, кажется, создать такую машину невозможно — мешает закон сохранения энергии, но это неважно. Важны, как говорит Черный Компьютер, битвы, которые ведешь по дороге к цели.

На этом, дорогой дедушка, кончаю, тороплюсь домой, ты ведь мою маму знаешь, если я опоздаю, с ней может случиться инфаркт, а потом она оборвет мне уши. Привет от меня Зеленому утесу.

Твой любящий внук Энчо Маринов.

3. Перегруженный день и образ Орфея

Мама была дома. Сидела в гостиной за столом и перелистывала гору книг. Тут были всякие — толстые, тонкие, с иллюстрациями и без, в кожаных переплетах, новые, старинные… И ноты тоже.