Как я пребывал в тумане - [2]

— Кого ж это вы разумеете под словом «мы»? — спросил я колко.

— Я разумею правительство, — холодно отозвался тот.

— Но вы — не правительство, — продолжал я. — Кажется, таможне, даже в лице высших ее представителей, до правительства очень мало дела. Да и высшие лица в таможне — скорее, слуги правительства, чем его советники, тогда как низшие…

— Ну, сэр, что же низшие?

— А вот что, сэр: чем меньше они пытаются смешивать себя с высшими, употребляя в разговоре о них «мы», тем будет лучше для тех и других.

Говоря это, я чувствовал, что меня всего охватило жаром.

— Вы, сэр, толкуете о том, чего не смыслите, — проговорил таможенный, с надменной усмешкой. — Все мы — на одном и том же судне. Скажите на милость, неужели вы никогда не употребляете слова «мы», говоря о лавке вашего хозяина?

— О лавке хозяина?!

— Ах, извините… Разве вы уж больше не писарь в меловой лавке?

— Послушайте, сэр, — вскричал я, теряя, наконец, всякое самообладание, — я не из таких, чтоб выносить наглости всякого дозорного в таможне…

— Дозорного в таможне?!! — медленно повторил Хуффель, приподнимаясь со стула.

— Ну, да, дозорного!

Но тут, в семье, сидевшей до тех пор безмолвно и неподвижно, началась страшная сумятица; поднялся крик и визг, и все, — не исключая и Мери, — все набросились на меня, доказывая и утверждая, что ссору затеял я и затеял с умыслом, — что, между нами сказать, была сущая правда. Эта довольно оживленная сцена кончилась тем, что достойный родитель, совсем не в деликатных выражениях, попросил меня убираться вон.

— Да, после этого, мне тут больше и делать нечего, — с достоинством проговорил я, взявшись за шляпу. Но если мистер Хуффель вообразил, что ссора тем и покончилась, то он немножко ошибется. Что же касается до вас, веролом… Но прежде, чем успел я договорить слово, как почувствовал, что родительская длань схватила меня за ворот, и затем, я быстро очутился в коридоре, слыша, как вслед за мной торопливо запирали дверь. Не оставаясь долее в этом позорном положении, взбешенный, вылетел я на улицу и, чрез полчаса, сидел уже в магазине, за своим бюро, и писал Дьюскапу записку.

Дьюскап был один из лучших моих друзей. Он, как и я же, занимался по меховой части и был честный, прямой, славный малый; тверд, как латунь и особенно щекотлив, когда дело касалось чести. Этому то другу, в ярких красках, изобразил я случай, прося его совета, и прибавил, в заключение (но, право, так только, — собственно ради полноты эффекта), что удержался от вызова мерзавца на дуэль единственно лишь но неимению пистолетов.

Весь следующий день провел я один, раздумывая о том, каков будет ответ Дьюскапа. День выпал дождливый и мне довольно было времени негодовать на свое позорное изгнание из веселого жилища Нутльбюри и предаваться горчайшей мысли, — что соперник мой находился в несравненно более выгодном положении, чем я — одинокий, изгнанный, стоящий приплюснув нос к оконному стеклу и созерцающий, как с крыши лила в кадку дождевая вода.

Нет надобности говорить, что лег я рано и почти всю ночь не мог заснуть. К утру, однако ж, сон одолел, и, наконец, я забылся в тревожных, тяжелых грезах. Разбудил меня страшный стук в дверь и голос, казавшийся мне знакомым.

— Эй, Шребсол! Оливер! Отопри! Да вставай же, что за соня такой.

Да, это был голос Дьюскапа. Я вскочил с кровати, отпер дверь и снова прыгнул в постель.

Войдя, приятель мой поставил у двери маленький ковровый мешок и, удерживая под мышкой продолговатый, черного дерева ящик, подошел к кровати.

— Какого черта ты делаешь, лежа до такой поздней поры? — пробасил Дьюскап, уставясь на меня и протягивая руку.

— Да вей ночь заснуть не мог, и лишь на заре только… А ты сам-то как это явился? Признаюсь, ни как не ожидал.

— Да вышло свободное время. Притом же, тут и расписывать нечего, когда требуется объясниться начистоту. Ну, так как же нам повести это дело?

— Не спрашивай! — проговорил я со стоном. — Ах, если бы ты только знал… Ты не знаешь, как пламенно любил я ее!

— Погоди: она еще будет твоей. Все это берусь я за тебя устроить, — проговорил с совершенной уверенностью Дьюскап.

— Что же ты намерен делать? — не без замешательства спросил я.

— Что делать? Вот вопрос! Конечно, тут только один выход.

И он потряс своим ящиком, издавшим довольно странный звук: точно в нем заключались металлические пилюли.

— Что ж такое в этом ящике? — спросил я снова.

— Что? Конечно, пистолеты. И право, для меня было бы почти удовольствием, если бы которым-нибудь из них тебя подшибли порядком.

— Сэр!.. — горячо вскричал я, приподнявшись на постели.

— Да не ты ли вопил, что тебе не на чем драться? Ну, вот тебе и оружие. Эти пистолеты одолжил мне знакомый оружейник.

— Черт бы тебя взял, — подумал я: поторопился уж очень; слишком проворен. — Так ты думаешь, — прибавил я вслух, — что другого выхода тут и быть не может?

— Есть: извинение, — сказал Дьюскап, вынув из ящика один из пистолетов и пощелкивая замком, с дулом, уставленным прямо мне в лоб. — Изменить дело может только полное извинение одной из сторон. Что же? Пиши извинение.

— А если другая сторона откажется принять его?