Как я отыскал Ливингстона - [50]

Переход через эту безводную пустыню отличался крайней монотонностью; я заболел опасной лихорадкой, которая, казалось, готова была совершенно подкосить меня. Чудеса пустыни, заключавшиеся в стадах зебр, жирафов, газелей и антилоп, несшихся по полю, не представляли ничего привлекательного для меня: они не могли отвлечь моих мыслей от припадков опасной болезни, которой я подвергся. К концу первого перехода я уже не мог сидеть на осле; останавливаться не было возможности, так как мы прошли всего третью часть пути; поэтому несколько солдат понесли меня на носилках; когда же после полудня мы остановились, то я лежал без чувств, не сознавая ничего, что происходило вокруг меня. За ночь лихорадка прошла, и в 3 часа утра, когда мы выступили в путь, я сидел уже на осле. К 8 ч. утра мы прошли 32 мили. Пустыня Маренджа Мкали лежала позади нас, а перед нами простиралась Угого — обетованная земля для меня и ужас для каравана.

Переход от пустыни к этой обетованной земле был весьма постепенный и медленный. Джунгль мало-помалу редел, прогалины появлялись все чаще и чаще; когда же местность стала совершенно открытою, то сперва на ней не было никаких признаков обработки, потом ни скатах холмов, тянувшихся по правую сторону дороги, показалась трава и кустарники, далее на холмах появился высокий лес, у подножья их — широкие полосы возделанной земли, и наконец, когда мы взошли на красноватое и поросшее высоким бурьяном и камышом возвышение, мы вдруг увидели в нескольких шагах от нас, как раз поперек нашего пути, поля, засеянные матамой и злаками, которых мы так ожидали; таким образом мы вошли в Угого.

Вид, открывшийся предо мною, совершенно не походил на ожидаемый мною. Я воображал себе плато, лежащее на несколько сот футов выше Маренджа Мкали, и ожидал обширного вида, открывающего разом все характеристические особенности страны. Вместо того, пройдя высокий бурьян, покрывавший прогалины пред возделанной землей, мы увидели вокруг себя еще более высокие стволы матамы, так что отовсюду видна только незначительная часть местности, кроме некоторых отдаленных холмов близ Мвуми, где живет Великий Султан, первый из князей, которым нам пришлось платить дань.

Впрочем, из окрестностей первой деревни можно было уловить некоторые особенности Угого. Здесь взору открывалась обширная долина — в одном месте ровная, в другом холмистая, здесь гладкая как стол, там пересеченная вдоль и поперек оврагами и усыпанная торчащими во все стороны и нагроможденными друг на друга огромными глыбами скал, как будто гиганты вздумали здесь для забавы своей построить город. Действительно, эти кучи округленных, угловатых и растрескавшихся утесов, сами по себе образуют миниатюрные холмы, и кажется, будто каждый из них выброшен из недр земли вследствие какого-нибудь переворота. Из них особенно замечателен утес, расположенный близ Мвуми. Он был прикрыт тенью огромного баобаба и до такой степени походил на четырехугольную массивную башню, что я долго ласкал себя мыслью, что мне удалось открыть в высшей степени замечательный памятник, оставшийся, по странной случайности, совершенно незамеченным моими предшественниками. При более внимательном рассмотрении и иллюзия рассеялась, и башня оказалась кубическою скалою футов в сорок в длину и ширину. Баобаб также резко бросался в глаза, потому что в окрестностях не было видно не одного дерева. Он был пощажен, вероятно, по двум причинам: во-первых, вследствие отсутствия таких топоров, которыми можно было бы срубить дерево подобных размеров, во-вторых, потому что в голодные годы из плодов его добывается мука, которая, при отсутствии чего-нибудь лучшего, употребляется в пищу и считается питательною.

XV. Мужчина и женщина племени Угого.

Первое, что я услышал при въезде в деревню, было восклицание старика вагогца; он беспечно пас стадо, но при виде иностранца, одетого в белую фланель и имевшего на голове широкую шляпу против солнца, вещь совершенно невиданную в Угого, он не мог не обратить на него внимания и закричал во все горло, так что его можно было слышать на милю вокруг: «Уамбо, мусунгу, Уамбо, бана, бана!» Едва только раздался этот крик, как слово «мусунгу» наэлектризовало всю деревню; жители прочих деревень, расположенных на небольшом расстоянии друг от друга, заметив волнение овладевшее первою, тотчас сами заволновались и устремились к ней. Шествие мое от первой деревни до Мвуми было поистине триумфальным. Вокруг меня теснилась дикая толпа почти совершенно голых, как наши прародители в раю, мужчин, женщин и детей, которые дрались, бранились, давили и толкали друг друга, чтобы лучше увидеть белого человека (мусунгу), появившегося в первый раз в Угого. Восторженные восклицания вроде «Ги ле!» доносились до моего слуха, но принимались мною не особенно благосклонно, тем более, что многие из них казались мне наглыми. Мне более понравились бы почтительная тишина и более сдержанное поведение, но причины, заставляющие соблюдать этикет в Усунго, почтительное молчание, сдержанность и уважение — понятия неизвестные в диком Угого. До сих пор я сравнивал себя с багдадским купцом, торгующим с курдами в Курдистане своими товарами: дамасским шелком, кофе и т.д.; теперь же я должен был понизить свои претензии и сравнивать себя не более как с обезьяной в зоологическом саду, забавные штуки которой вызывают такой дружный хохот в молодых зрителях. Один из моих солдат стал уговаривать дикарей не кричать так громко; но это злое племя заставило его замолчать, как существо, недостойное говорят с вагогцами. Когда же я с умоляющим видом вздумал прибегнуть за советом в этом споре к арабам, то старый шейх Тани, всегда умный на словах, сказал мне: «Не обращай на них внимания; это собаки, способные не только лаять, но и кусаться».