Как я отыскал Ливингстона - [46]

В течение шести дней я выносил эту пытку и продолжал бы выносить ее и дальше, если бы ослы мои были живы; но так как все они были слабы, а такой ездок как Фаркугар уморил бы их всех одного за другим, то чтобы спасти экспедицию от окончательного разорения, я, против воли, должен был решиться оставить его, для нашего общего блага, у какого-нибудь деревенского старшины, до выздоровления, снабдивши его месяцев на шесть сукном и бусами; в противном случае он разорил бы нас и сделал бы свое выздоровление невозможным.

15-го Фаркугар и Шау, по обыкновению, были приглашены к завтраку. По их угрюмому виду я тотчас догадался, что нечто произошло или произойдет. Их нахмуренные лица не предвещали мне ничего хорошего. Они ничего не отвечали на мое «здравствуйте». Они отвернулись, когда я пристально взглянул на них. Меня поразила в эту минуту мысль, что разговор их, отрывочные фразы которого от времени до времени долетали до меня, шел обо мне.

Я пригласил их сесть.

— Селим, — сказал я, — подавай завтрак.

Был подан завтрак, состоявший из козы, душоной печени, полудюжины бататов, нескольких горячих оладий и кофе.

— Режьте, Шау, — сказал я, — и передайте Фаркугару.

— Что это за собачье кушанье? — спросил он самым дерзким тоном.

— Что вы хотите сказать этим? — возразил я.

— Я хочу сказать, сударь, что вы бессовестно обращаетесь с нами, нагло сказал он, поворачиваясь ко мне; я хочу сказать, что вы заставляете меня ходить до изнеможения. Я думал, что мы будем все время ехать верхом на ослах, и что у нас будет прислуга, а вместо того теперь мне приходится идти каждый день по жаре, так что мне кажется, что я в ... а не в этой ... экспедиции. Провались вся эта ... экспедиция к чорту! Вот что я хотел сказать.

— Выслушайте меня Шау и вы Фаркугар. Когда мы отправились в путь, то у вас были ослы и прислуга; вам разбивали палатки, вам готовили пищу, вы ели тоже что и я, вам услуживали как и мне. Теперь же все ослы Фаркугара подохли; из моих издохло семь, и я должен был бросить несколько вещей, чтобы можно было везти более необходимые. Фаркугар так болен, что не может ходить и должен ехать на осле; еще через несколько дней все наши ослы передохли бы; после этого мне пришлось бы или нанять двадцать новых носильщиков, или ждать целые недели за неделями возможности перевозки. И при таких обстоятельствах вы решаетесь ворчать и браниться за моим собственным столом. Разве вы забыли кто вы и где вы? Знаешь ли ты, что ты мой слуга, а не товарищ.

— Слуга..., — сказал он. — Но не успел он кончить, как уже лежал на полу.

— Хочешь, чтоб я еще лучше проучил тебя? — спросил я.

— Я хочу вернуться назад, сказал он вставая. С меня уж довольно, я не хочу ехать с вами дальше. Рассчитайте меня.

— О, с удовольствием. Эй, кто там? Бомбай, подите сюда.

Когда Бомбай показался в дверях палатки, я сказал ему, указывая на Шау: снимите его палатку, он уходит. Принесите его ружье и пистолет ко мне в палатку, потом отдайте этому человеку его багаж и отведите его на двести ярдов от лагеря, где и оставьте его.

Через несколько минут палатка Шау была снята, его ружье и пистолет принесены ко мне, и Бомбай с четырьмя человеками возвратился для переноски багажа.

— Теперь вас ничто не задерживает. Эти люди проводят вас лагерь и там оставят вместе с вашим багажом.

Он ушел, сопровождаемый людьми несшими его багаж.

После завтрака я стал объяснять Фаркугару, что мне крайне необходимо продолжать путь; что у меня самого много заботы кроме попечения о людях, которые должны сами заботиться о себе и о своих обязанностях; что он болен, и по прошествии некоторого времени, вероятно, не будет в состоянии ехать далее; поэтому будет гораздо лучше, если я его оставлю в спокойном месте на попечении хорошего старшины, который за известное вознаграждение согласится ухаживать за ним до выздоровления. Со всем этим Фаркугар согласился.

Едва я успел кончить, как в дверях палатки показался Бомбай и сказал, что Шау желает меня видеть.

Я пошел к воротам лагеря и увидел Шау, видимо каявшегося и крайне пристыженного. Он начал извиняться и просить взять его опять, обещая, что никогда больше не провинится.

— Я протянул ему руку с словами: «не будем говорить об этом, мой милый! Ссоры бывают и между лучшими друзьями. Вы извиняетесь, ну и делу конец».

В ту же ночь, когда я готов уже был заснуть, внезапно раздался выстрел, и пуля, пробив палатку, пролетела в нескольких дюймах от меня. Схватив пистолет, я выскочил из палатки и спросил людей, гревшихся у костра, кто выстрелил? Все они повскакивали при неожиданном выстреле.

— Кто стрелял?

Один ответил «Бана-Мдого» — маленький господин.

Я зажег свечку и вошел в палатку Шау.

— Шау, вы стреляли?

. Ответа не было. Он, судя по глубокому дыханию, спал.

— Шау, это вы стреляли?

А-а? — произнес он, внезапно просыпаясь, — я ... стрелял? Я спал это время.

Возле него лежало его ружье. Я ощупал его, вложил мизинец в дуло: ружье было теплое, палец почернел от пороха.

— Что это значит? — спросил я, вынимая палец; ружье теплое. — Люди говорят, что вы выстрелили.

— Ах, да! — отвечал он, — вспомнил! Мне снилось, что в комнату влез вор, и я выстрелил. Да, помню, я выстрелил. Но в чем дело?