Как я была принцессой - [80]

– шесть ударов! – а потом ты будешь гнить в тюрьме столько, сколько я захочу.

Он выплевывал все это мне прямо в лицо, а взгляд его налитых кровью глаз точно приковывал меня к стулу. Я ни секунды не сомневалась, что Бахрин говорит правду. Наконец собравшись с силами, я поднялась со стула, и коробочка с кольцом упала на ковер. Всхлипывая, я выбежала из кабинета, бегом спустилась по лестнице, выскочила на залитую летним солнцем улицу и, не помню как, добралась до офиса Лилиан. Она очень рассердилась на меня за то, что я пошла на эту встречу одна, и на адвоката Бахрина за то, что та организовала все без ее ведома. Но в тот момент это волновало меня меньше всего. У меня словно открылись глаза, и я поняла, что все это время просто обманывала себя, надеясь, что смогу уйти от Бахрина. Он имел надо мною все такую же страшную власть, как и раньше. Лилиан потребовалось немало времени, чтобы успокоить меня и убедить, что Бахрин еще не выиграл дела. И все-таки, когда я вышла от нее и отправилась за детьми, на душе у меня было очень тяжело.

Каждый, даже самый маленький, успех в суде стоил нам огромного труда. Бахрин за свой счет выписал из Куала-Лумпура адвоката для того, чтобы тот под присягой давал показания об исламских законах. Мы, к сожалению, не смогли договориться ни с одним экспертом, да у нас все равно не было денег, чтобы доставить его из Малайзии.

Бахрин все еще не отказался от попыток договориться со мной. Во вторник 4 февраля он сделал мне по телефону последнее циничное предложение: на этот раз он захотел купить у меня Аддина. Он готов был разделить наших детей и оставить Шахиру со мной в Австралии, а за это обещал сделать меня богатой женщиной. Он уговаривал, запугивал и угрожал мне, кричал, что не успокоится, пока не уничтожит меня и не заберет обоих детей, а я слушала все это, плакала от страха и отчаяния и все-таки не смела повесить трубку.

Я плохо помню несколько следующих часов. Помню, что Аддин стоял передо мной и плакал. Помню, как прижимала к себе Шахиру и раскачивалась, сидя на полу. Помню, как говорила по телефону с Лилиан, но не помню, что именно сказала ей. Зато я точно помню, что в тот день находилась на самой грани безумия и больше всего мне хотелось закрыть глаза, уснуть и больше никогда не просыпаться. Но я не сделала этого. Сквозь туман, заполнивший мозг, пробивалась только одна мысль: я еще нужна своим детям.

38

В восемь часов утра 11 февраля 1986 года я вышла из дома Макартуров и на прощанье поцеловала сына так, словно прощалась с ним навсегда. Я даже попросила Роба сфотографировать меня вместе с Аддином на ступеньках крыльца. В тот день я готовилась к худшему – к тому, что, если решение будет принято не в нашу пользу, у меня заберут моего мальчика и сегодня же в четыре часа дня увезут его регулярным рейсом в Малайзию. К счастью, забрать Шахиру они пока не могли – я все еще кормила ее грудью; и в любом случае Бахрин никогда особенно не интересовался дочерью и вряд ли станет настаивать на опеке над ней. У самых ворот я еще раз оглянулась и увидела, как Аддин стоит на крыльце и, улыбаясь во весь рот, машет мне лапой своего плюшевого медвежонка. Я сглотнула комок в горле, послала ему воздушный поцелуй и открыла дверь машины.

Мы с Лилиан, ее помощницей Сью Стефенсон и Ноэлем Акманом сидели в левой половине зала заседаний за столом, заваленным бумагами, ручками, папками и справочниками. Немного позже, уже после начала заседания, к нам присоединился и Джон Удорович. Через проход справа от нас расположились Бахрин и его команда юристов-тяжеловесов: королевский адвокат, обычный адвокат, два или три поверенных и эксперт из Малайзии. Все ждали судью, которому сегодня предстояло принять только одно, самое главное решение. Обвинение в похищении детей, предъявленное мне Бахрином, было давно уже снято как беспочвенное. Под давлением моего адвоката Бахрину пришлось признаться, что он сам отправил меня в Австралию. Мне также удалось убедить судью, что, уезжая из Малайзии, я не имела умысла остаться на родине навсегда. Сегодня предстояло рассмотреть только петицию адвокатов противной стороны о том, что дело должно быть передано под малазийскую юрисдикцию и разбираться именно там. Бахрин подавал иск не об опеке над детьми, а только о том, чтобы меня вместе с ними выслали в Малайзию.

В случае если эта петиция будет удовлетворена, мы собирались потребовать включения в постановление суда целого ряда условий, обеспечивающих мою безопасность. В частности, нам нужна была гарантия Министерства внутренних дел Малайзии, что, если Бахрин получит право опеки над детьми и потом разведется со мной, мне будет позволено остаться в Малайзии, чтобы быть рядом с ними. Меня очень беспокоил этот вопрос, потому что и в прошлом муж неоднократно угрожал, что вышлет меня из страны и что после развода я никогда не смогу получить постоянную визу. Помимо этого мы требовали, чтобы то же министерство гарантировало мне иммунитет от любых судебных преследований и заключения под стражу по Акту о внутренней безопасности, согласно которому любого проживающего в Малайзии человека могли посадить в тюрьму и держать там сколько угодно без предъявления обвинений. Мы опасались, что именно так со мной и поступят, поскольку в суде я неоднократно обвиняла малайские власти в коррумпированности и нечистоплотности. Кроме того, Бахрин должен был под присягой пообещать, что не станет возбуждать против меня судебное преследование в Исламском суде и все спорные вопросы станет решать только в светских судах, которые в Малайзии более или менее руководствуются положениями британского законодательства. Это было очень важно, поскольку, как нам удалось доказать, исламские судьи не смогут проявить объективности при разборе дела, в которое замешана королевская семья. Еще требовалось решить массу финансовых вопросов: выплата обеспечения мне и детям, в случае если нам придется жить в Малайзии; предоставление жилья, причем в Куала-Лумпуре, а не в Тренгану, и сумма, которую Бахрин обязан выделить на оплату моих судебных расходов в Малайзии.