Как я был «южнокорейским шпионом» - [8]

Что касается мужчины-майора, то он сначала четко объяснил, что его направил в качестве понятого дежурный по части, оторвав от службы и предоставив для этого служебную машину. На последнем суде, сославшись на давность, он просто сказал, что забыл, как оказался понятым. Женщину же вообще не вызывали на последний процесс, дабы, видимо, ее болезненные фантазии не портили нужную картину происходившего во время обыска и не расходились с импровизациями майора.

Все это, разумеется, бросалось в глаза, и не без умысла, по всей вероятности, судья Г. Н. Коваль, пытавшаяся, как представляется, более объективно рассматривать дело, публично попросила пригласить понятых на очередное заседание суда оперативного сотрудника ФСБ, фигурирующего в деле как «свидетель М». «Хорошо», — ответил он, не почувствовав подвоха. Сама же прапорщик на вопрос, кто ее пригласил в суд в этот раз, ответила невпопад: «Кто-то из следователей, ведших дело». «Свидетель М. ее пригласил, — тут же вмешалась судья, — вы же слышали, Валентин Иванович, что я его просила об этом». Ожидая однажды вызова в зал заседания, в холле прапорщик болтала с дежурившим там постоянно сотрудником Управления контрразведывательных операций ФСБ, сомневаясь, успеют ли они сегодня на совещание…

В лучших традициях ведомства обыск продолжался практически всю ночь — часов до пяти утра. Периодически следователь повторял требование «добровольно выдать все незаконно хранимые предметы». На мой недоуменный вопрос, что же все-таки имеется в виду, он саркастически улыбаясь отвечал:

— Сами знаете.

Обнаружив фотоаппарат «Canon», следователь оживился и долго нажимал все имеющиеся на нем кнопки, пока не включил перемотку. Буквально выломав крышку, вытащил кассету с недоснятой пленкой. Аппарат теперь не работает. Столь же «тщательному осмотру» был подвергнут и миниатюрный японский транзисторный приемник, который также был превращен в хлам.

Из моего рабочего стола взяли все рукописи и черновики, а также документы, в том числе и те, которые я предполагал взять в Сеул. Из семейного альбома были извлечены мои фотографии, в первую очередь те, что были сняты во время сбора папоротника с северокорейцами, а также сделанные в мидовских особняках на Спиридоновке и в подмосковном поселке Мещерино: их интерьеры, похоже, никак не соответствовали понятиям оперативников о служебных помещениях российских учреждений. Да к тому же на фотографиях присутствовали корейцы, на столах кое-где виднелись бутылки. Они долго выясняли, где это снято.

Из дочкиной комнаты был взят компьютер, незадолго до этого подаренный ей для учебы в институте, унесены все дискеты. Оба мои паспорта — и внутренний, и дипломатический — были изъяты сразу, равно как и документы на машину, ключи от бокса на автостоянке, ключи от кабинета и сейфа, служебное удостоверение и личная печать.

В прикроватной тумбочке жены в спальне нашли и изъяли деньги, которые она там хранила единой пачкой «на черный день» — около 4,5 тысяч долларов. Здравый смысл и мое экономическое образование подсказывали необходимость держаться подальше от российских банков. Около 150 долларов были изъяты у меня из бумажника и еще 300 долларов стодолларовыми купюрами — из моего кармана. Их я собирался подарить дочери в связи с ее намеченной через день поездкой в Сеул на языковую стажировку.

Деньги в рублях, а их дома было около десяти тысяч — где-то полторы тысячи долларов по тогдашнему курсу — все мои отпускные, оперативников не заинтересовали, и они их не тронули, даже, по-моему, не пересчитали. В их понимании и в понимании суда, как потом выяснилось, найденная валюта хуже, чем шифры и радиостанции, а шпионам платят исключительно долларами. Нормальные люди дома их не имеют, а хранят все только в рублях и только в сбербанке. Забегая вперед, скажу, что, в конце концов следствие все-таки наложило арест на мой счет в банке «СБС-Агро», на который переводилась зарплата и где помимо нее ни единой копейки не было, а суд признал находящиеся на том счету деньги — целых 20 рублей — «нажитыми преступным путем» и конфисковал их. Сию логику вряд ли можно постичь, если, конечно, не заподозрить следствие и судью в том, что они тем самым выразили свое отношение к МИДу России. Впрочем, уровень данного решения соответствует и другим решениям по делу.

Поскольку у оперативников не хватило конвертов для упаковки всего изъятого, они взяли из одного из ящиков шкафа увиденные там ранее конверты различного формата, в том числе и с логотипами южнокорейского и японского посольств. Добротно и аккуратно сделанные, они хранились там женой для всяких бытовых и хозяйственных нужд.

В результате все изъятое разложили по конвертам. Деньги пересчитали и, как они были единой пачкой, тоже положили в отдельный конверт и опечатали.

Одновременно обыск проходил и в моем служебном кабинете в МИДе. Там в качестве одного из понятых выступал «атташе» департамента государственного протокола некий Курочкин. Этот, судя по должности, молодой человек, видимо, тоже «случайно» был встречен другой группой оперативников ФСБ, стоящим ночью около подъезда «высотки» в нетерпеливом ожидании начала следующего дня трудовых свершений.